обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Послание так называемого «апостола Павла» к Колоссянам, глава 3, стих 11). Если основной догмат христианства — вера в божественного спасителя, посредством которого «все страждущие и обремененные» обретут лучшую жизнь, — сложился на почве тяжелого социального гнета и неспособности его жертв достигнуть спасения собственными силами, то универсально-космополитический характер христианской религии мог возникнуть лишь в результате такой необхомой объективной предпосылки, как существование универсальной Римской империи. Успешному распространению христианства, по словам Ф. Энгельса, способствовал тот факт, что оно было свободно от многих древних обрядов, неразрывно связанных с историческим развитием местных племенных культов: «…Освобождение от обрядностей, которые затрудняли или делали невозможными сношения с иноверцами, было первым условием мировой религии»[9]

Быстрому распространению христианства немало содействовало и то обстоятельство, что его идеи были достаточно хорошо знакомы также другим, более древним религиозным системам и уже нередко высказывались в литературе. Так, идея божественного спасителя, порожденная бедствиями и отчаянием угнетенных масс, распространяется еще задолго до создания первых христианских легенд о нем чуть ли не среди всех народов языческого мира. У греков систематически перерабатывались в соответствующем направлении старинные мифы о богах и героях — благодетелях человечества— Прометее, Дионисе, Геракле и Асклепии (Эскулапе) — чудесном исцелителе. В Египте, Малой Азии, Сирии и Месопотамии развивались преобразованные, а частично и вновь учрежденные культы страдающих и воскресающих божеств, очень близкие к зарождавшемуся культу Христа и, несомненно, оказавшие на него влияние: Осириса, ставшего судьей в загробном мире; Аттиса и Таммуза, провозглашенных «спасителями»; Митры, посредника между верховным богом и людьми и др. Все эти фантастические образы были так похожи друг на друга, что легко смешивались между собой и в таком синкретическом, смешанном виде переходили из страны в страну, повсюду находя себе верующих почитателей.

Как отметил Ф. Энгельс в статье «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», христианство возникло из «обобщенной восточной, в особенности еврейской, теологии и вульгаризированной греческой, в особенности стоической, философии» Г В другой своей статье «Бруно Бауэр и раннее христианство» Энгельс даже называет еврейского богослова Филона из Александрии (конец I века до н. э. — первая половина I века н. э.) «отцом христианства», а известного философа-стоика Сенеку (родился около 4 года до н. э. — умер в 65 году н. э.) — «дядей его».[10]

«Это примирение западных и восточных воззрений, — говорит Энгельс, — содержит уже по существу все христианские представления: прирожденную греховность человека; логос, — слово, — которое есть у бога и само есть бог, которое становится посредником между богом и человеком; покаяние не путем приношения в жертву животных, а путем принесения своего собственного сердца богу…».[11]

Характерно, что христианство по мере своего формирования как элемента идеологической надстройки рабовладельческого общества заимствовало у своих религиозных и философских предшественников главным образом такие положения, которые сложились уже в эпоху развитого рабовладения и выражали интересы господствовавших классов. Учение о прирожденной греховности человека оправдывало существование в мире зла, усматривая причину последнего не в социальных порядках, а в несовершенстве человеческой природы. Постепенно развивавшаяся во многих дохристианских религиях идея единого верховного божества укрепляла принцип монархической централизации древних рабовладельческих государств. Вера в божественных «спасителей» — посредников между верховным богом и людьми, — с одной стороны, устраняла противоречие в представлении о недосягаемом величии божества и его деятельном вмешательстве в человеческую жизнь, а с другой стороны, побуждала людей к пассивной покорности воле божьей. Равным образом и занявшая важное место в христианстве идея «непорочного зачатия» не только постоянно встречалась в языческих мифах (например, о рождении Геракла, Диониса, Персея и др.), но даже вошла в официальный культ римских императоров, которые, начиная с Августа, торжественно провозглашали себя «божественными» — сыновьями не простых смертных, а богов. Понятно, что эти идеи выражали интересы рабовладельцев, стремившихся еще более возвысить в глазах народных масс престиж императорской власти, созданной ими для укрепления своего классового господства.

В интересах того же правящего класса развивались и моральные воззрения древнего мира. Характерно, что в стоической философии, в частности у «дяди христианства» Сенеки, высказываются чрезвычайно близкие к христианским мысли о необходимости сохранять нравственную чистоту, презирать богатство, умерщвлять «грешную» плоть и вести аскетический образ жизни. Заметим, кстати, что сам Сенека менее всего заботился о личном соблюдении своих моральных правил: он предназначал их для других — прежде всего, разумеется, для неимущих-, — а сам преспокойно наживал огромные богатства.

Господствующему классу было выгодно внушать массам презрение к материальным благам. Это облегчало эксплуататорам сосредоточение богатств в своих руках. Поэтому все идеологи эксплуататоров, особенно те, кто выступал в эпохи резкого обострения социальных конфликтов, в том числе стоики и христиане, постоянно обращались к угнетенным классам с призывами безропотно покоряться воле божьей и смиренно выполнять возложенный на них «свыше» обязательный нравственный долг. Чтобы примирить народные массы с их тяжелым положением, им демагогически внушалось, что они не имеют оснований жаловаться на свою судьбу, так как перед богом (но только перед богом!) все равны — и угнетатели, и угнетенные. Сенека, как и позднейшие духовные руководители христиан, не стеснялся даже проповедовать любовь между рабами и рабовладельцами, понимая, что раб по убеждению надежнее раба по принуждению. Мы знаем, что Сенека буквально одними и и теми же словами с его христианским единомышленником, мифическим апостолом Павлом, доказывал рабовладельцам, что «слугам лучше почитать своих господ, чем бояться их» («К Луцилию», письмо 47).

Исторически вполне закономерно, что два крупнейших события античной истории — смена республиканского режима в Римском государстве императорским и возникновение христианства, впоследствии вытеснившего в этом государстве все более древние, языческие религии, — произошли приблизительно в одно время. И то, и другое событие было обусловлено крайним обострением классовых противоречий в античном рабовладельческом обществе. Мощные восстания рабов II и I веков до н. э. еще не привели к уничтожению рабовладельческого экономического базиса, но в борьбе за свое сохранение он был вынужден соответствующим образом реорганизовать обслуживающую его надстройку. В политической области возникает военно-бюрократическая диктатура рабовладельцев в виде монархически управляемой империи, а в идеологической области — христианская религия, несравненно более приспособленная к поддержке рабовладельческого строя, чем все древние религии, возникшие еще в доклассовую эпоху и поэтому проникнутые различными пережитками первобытно-общинных отношений.

Но новую массовую религию нельзя было создать путем императорских декретов или кабинетных богословских трактатов. По справедливому замечанию Энгельса в статье «Бруно Бауэр и раннее христианство», «религии создаются людьми, которые сами ощущают религиозную потребность и понимают религиозные потребности масс, а этого как раз у людей с философским образованием обычно не