Иудее, маленькой стране Передней Азии, которая с середины I века до н. э. находилась под властью Рима. В иудейском (еврейском) народе издавна жили традиционные верования в божественных вождей — пророков, которые, начиная со сказочного Моисея, якобы доставляли своим соплеменникам великие победы над всеми их врагами. И теперь, томясь под жестоким игом римских императоров, иудеи страстно ожидали нового освободителя и верили, что сам бог пошлет им своего «помазанника», или по-еврейски — Мессию. Поскольку иудейское общество того времени было классовым, рабовладельческим, то различные слои этого общества, разумеется, представляли себе грядущего Мессию по-разному. Для господствующего класса населения Иудеи Мессия был прежде всего вождем иудейской рабовладельческой знати, которому предстояло не только освободить свою страну от иноземного захватчика, но даже подчинить ей чужие страны. Напротив, в глазах рабов и примыкавших к ним по своему положению беднейших свободных элементов Мессия являлся преимущественно избавителем народных низов от тяготевшего над ними социального гнета. Разнородные представления о Мессии-спасителе стали складываться и за пределами Иудеи, в многочисленных общинах, организованных иудейскими эмигрантами в Египте, Малой Азии и других областях Ближнего Востока. В этих общинах иудеи постепенно сближались со своими иноплеменными соседями, знакомились с их языком, образом мыслей и культурой. Насколько мы можем судить по дошедшим до нас источникам, именно в восточных эллинизированных городах[6] Римской империи и зародилась древнейшая форма христианства, представлявшая собой своеобразную, качественно новую разновидность иудейского мессианизма.

Ни точного времени возникновения христианства, ни каких-либо биографий его первых деятелей мы совершенно не знаем. Однако несомненно, что лицо, именуемое Иисусом Христом, которое официально считается основателем христианства, в действительности никогда не существовало — ни в качестве воплощенного божества, которому поклоняются верующие, ни даже в качестве определенной исторической личности, которую сторонники христианской морали признают образцом всех человеческих добродетелей. Это лицо всецело является продуктом фантазии, чистейшим мифом, вымыслом.

Скудость наших сведений о наиболее раннем периоде истории христианства, естественно, объясняется тем, что первоначально оно распространялось среди самых бедных и обездоленных слоев населения, которые не имели фактической возможности оставлять по себе записи. «…Христианство при своем зарождении, — указывает Ф. Энгельс, — было движением угнетенных: оно выступало сначала как религия рабов и вольноотпущенных, бедняков и бесправных, покоренных или рассеянных Римом народов»[7].

Таким образом, социально-экономические причины возникновения христианства, как и некоторых других аналогичных течений внутри восточного мессианизма, коренились в придавленности эксплуатируемых масс рабовладельческой Римской империи, в невыносимом классовом гнете, тяготевшем над ними. Не веря в собственные силы, они надеялись уничтожить этот гнет с чудесной помощью ожидаемого свыше божественного спасителя.

О демократическом составе участников ранних христианских общин, об их резко отрицательном отношении к эксплуататорскому режиму Римской империи и о питаемых ими мистических надеждах на небесную защиту достаточно красочно свидетельствует единственное дошедшее до нас произведение древней христианской литературы — так называемое «Откровение Иоанна», убедительно относимое Ф. Энгельсом к 68 или 69 году позднейшего христианского летосчисления. По словам неизвестного автора этого произведения, который сам именует себя Иоанном, его единомышленники в подавляющем большинстве бедны и бесправны и чувствуют непримиримую ненависть к ненасытному мировому эксплуататору Риму — «великой блуднице», «зверю в багряной одежде» — и ко всем порядкам и учреждениям, установленным Римской империей.

В своей статье «К истории раннего христианства», основанной на критическом анализе «Откровения Иоанна», Энгельс подчеркивает, что в этом наиболее древнем христианском литературном памятнике «нет ни догматики, ни этики позднейшего христианства; зато здесь есть сознание того, что борьба идет со всем миром и что эта борьба увенчается победой; есть радость борьбы и уверенность в победе, совершенно утерянные современными христианами… здесь еще нет ни слова о «религии любви»… здесь проповедуется неприкрытая месть, здоровая, честная месть гонителям христиан. И так это во всей книге»[8]

Однако, несмотря на угнетенное положение первых христиан и всю ту злобу, которую возбуждал в них тяготевший над ними режим, христианство, даже на самом раннем этапе своего существования, отнюдь не являлось идеологией революционной народной борьбы. Понятия религии и революции принципиально противоречат друг другу. Всякая религия сама по себе всегда реакционна; отрицать это — значит искажать действительность, удаляться от науки. Именно так поступил извратитель и предатель марксизма К. Каутский, который в своей книге «Происхождение христианства» поставил знак равенства между идеологией первых христиан и мировоззрением революционного рабочего класса. Реакционность раннего христианства резко проявилась в том, что оно призывало своих последователей рассчитывать не на самих себя, а на сверхъестественное божественное вмешательство. Тот, кто обнадеживает людей помощью свыше, объективно убивает в них инициативу и активность — необходимые условия революционной деятельности. Характерно, что автор «Откровения Иоанна», страстно проклиная Рим и его властителей, предсказывая предстоящую погибель «зверя» — Нерона, вместе с тем и не думал говорить о необходимости активных насильственных действий. Он лишь убеждал своих единомышленников надеяться на пришествие небесного спасителя, которое должно было наступить в самом недалеком будущем. Как видим, христианство уже на заре своей истории отвлекало народные массы от реальной освободительной борьбы.

Именно это обстоятельство и сделало возможным в дальнейшем превращение христианства из религии угнетенных в религию угнетателей, из движения, выражавшего субъективный протест народных масс против эксплуататорского строя, в идеологическую опору рабовладельческого экономического базиса.

Возникнув, подобно иудейскому мессианизму, в результате крайнего обострения социально-экономического неравенства и политического гнета, христианство существенно отличалось от националистических сект Иудеи не только своим полнейшим отказом от активных методов сопротивления, но и тем, что оно очень рано отвергло всякую племенную замкнутость. Хотя автор «Откровения Иоанна» еще называет своих единоверцев иудеями, однако эти иудеи уже в силу новых условий жизни на чужбине, в греческих городах Малой Азии, должны были все более отступать от отечественных традиций. Даже самый текст «Откровения» написан не по-еврейски, а по-гречески, так что иудейское понятие Мессия — божественный «помазанник» — переведено здесь однозначащим греческим словом Христос. Если иудейские мессианисты, за немногими исключениями, были заинтересованы лишь в судьбе своего «богоизбранного» народа, то «Откровение Иоанна» обещает спасение решительно всем людям независимо от их этнической принадлежности — стоит им только уверовать во Христа. Отрицание племенной исключительности чрезвычайно характерно для христианства, как новой религии, зародившейся в ту позднюю историческую эпоху, когда на смену прежнему обособленному существованию отдельных народностей пришло постепенное объединение их под всеобщей и сглаживающей все местные особенности властью миродержавного Рима.

В отличие от всех древних языческих, племенных религий христианство не видело никакой принципиальной разницы между какими бы то ни было племенами и готово было каждого принять в свои ряды, заявляя, что для него «нет ни Эллина, ни Иудея, ни