и духом: предоставляла больницы и лепрозории, помогала беднякам и странникам, но еще больше делала она для государства, расширяла духовное и территориальное влияние Европы на Востоке, ибо начала освободительные войны на Святой Земле. Крестовые походы перемешали и обновили людей, мысли, институции, владения и государства.

В те века, когда было столько воин, крест вставал над страданиями победителей и побежденных, угнетающих и угнетенных. На рукояти меча он напоминал и о правде, и о милости, дабы смягчить боль от ран, утешить предсмертную муку; на колокольне соединял враждующие народности идеалом веры и отечества; на парусах кораблей, бросавших якорь у Святой Земли, освящал Средиземное море, дабы влияние наше приумножалось на новых путях.

Особенно большое место занимал он в конце XII и в начале XIII века. И все же он был скорее снаружи, чем внутри, скорее на предметах, чем в сердцах; как и орел, он был скорее символом, нежели жизнью. Это был крест, который еще никто не взял на себя, как взял его и был распят наш Господь. Это — знамя, но нести его некому. Знаменосец еще придет.

УЧИТЕЛИ И УЧЕНИКИ

Особенно гордились орлята романской кровью в городах, где процветало образование. В Салерно изучали медицину, в Болонье и Павии — право, в Падуе, немного позднее — точные науки, в Неаполе — философию. «Штудии» рождались обособленно, в узком кругу, состоявшем из образованного учителя и нескольких учеников-добровольцев, а потом разрастались, — на помощь учителю приходили другие, являлись новые ученики, им нужны были новые преподаватели. Так появились объединения «штудий», то есть — университеты.

Среди первых лекторов Болоньи был Ирнерий, который читал гражданское право, и Грациан, читавший право каноническое. Болонские ученые защищали императора в Ронкалье, все еще от любви к римскому орлу; защищали они и свое заведение, и город, чрезмерно превознося самих себя.

«К нам, — говорили они, — постоянно идут люди, стекаются иноземцы, к нам стекаются и деньги, и законы, и много у нас прекрасного…» В некотором смысле они заставили императора выплачивать долг, прося у него привилегий для Болоньи. Болонский университет обрел международное значение, тем более что студенты создали город в городе. Руководили им особые должностные лица, избиравшиеся из числа преподавателей, и, управляя обучением, они не подчинялись гражданским властям.

В XIII веке болонское студенчество, около десяти тысяч человек, разделилось на предальпийцев и заальпийцев (или «итальянцев» и «чужеземцев»). И у тех, и у других были свои ректоры и советники. Жизнь молодых людей была строго регламентирована — они жили в отдельных домах, вроде интернатов или пансионов, одевались в особую одежду с капюшоном, цвет которой обозначал факультет, им запрещалось буянить ночью и выходить из города без разрешения. Кроме того, они платили преподавателям взносы, которые собирали два студента-казначея. На самом деле, конечно, студенты плевали на закон — одевались они, как и все, заботясь лишь об удобстве, кутили, а не учились, не платили налоги, словом, развлекались что есть сил, и город был полон песен, насмешек, споров, потасовок.

Студенты из-за гор вносили во все это своеобразный оттенок. Среди них были немцы, венгры, французы, поляки, богемцы. Из далеких аббатств и замков приносили они странные нравы, обжорство, пьянство, силу, варварскую латынь, особый говор. Во время занятий они обнаруживали свой способ мышления, порождавший новые проблемы среди учителей и товарищей, тогда как сами они приобщались к духу Рима. Нередко через Болонью и другие города прокатывались волны вагантов, бродячих клириков — нахальных студентов, почти всегда чужеземных, которые переходили с места на место, лишившись стипендии в своих университетах. Они бродяжничали повсюду, выпрашивая приют, книги, уроки и развлекая приятелей веселыми шутками. Самые разнузданные из них звались голиардами и считались менестрелями студенчества. Голиарды воспевали вино и наслаждения, ругали ученых и императора, папу и всю вселенную, насмехались над святыми вещами, и не почитали даже мессу. Они рассказывали, что изучают право в Болонье, медицину — в Салерно, точные науки — в Париже, демонологию — в Толедо, и неизвестно где — хорошие манеры. И все же репутация университета зависела подчас от их злых языков.

В Болонье все было серьезно. Лекторы, в число которых допустили нескольких иностранцев, отличались строгостью. Об Адзоне, одном из самых замечательных, говорили, что он, дабы не терять времени, болел только на каникулах и во время каникул умер.

С возникновением университетов по-новому осознали достоинство итальянских коммун. Если в 1158 году четыре болонских доктора могли рассудить орла с орлятами, то через сто лет без малого правовед Роландино ди Пасседжери, отвечал Фридриху II, который разгневался, что сына его, сардинского короля, Энцо, болонцы посадили в темницу: «Придешь и увидишь нас. Мы не камыш, что склоняется от дуновения ветра. Мы постоим за себя».

Роландино, ученый, пишет как воин. В его словах живет дух коммун, которые ощутили, что уже не связаны с орлом, с орлом германским, и стали орлятами империи креста, новыми римлянами — итальянцами.

Однако задолго до того, как Роландино написал эти знаменитые фразы, кто-то ниспослал ученой Болонье то, чего не найти в сводах законов — безумие креста.

ТРУБАДУРЫ

Жизнь того времени была не только войной, торговлей, борьбой, победами и учением; она, как и всегда, была песней, ибо песня так же относится к труду, как мечта к долгу, надежда — к страданию, вера — к смерти. Песни пели и на латинском, и на итальянском языках. По-латыни пели в храме; по-итальянски — на улицах и площадях, в домах и мастерских. Пели женщины, хлопоча по хозяйству, стряпая и прядя пряжу, мастеровые — за работой, жены крестоносцев пели скорбные песни разлуки:

Да сохранит Господь в стране

Языческой синьора мне.

Да возвратится он здоров

И весел под родимый кров.

И с ним все воины Христовы

Вернутся веселы, здоровы[2].

Юноши пели девушкам серенады, песни майских карнавалов и полусерьезные песни-советы, как выбирать жену:

Коль хочешь ты супругу взять,

Четыре вещи должен знать:

Во-первых, из семьи какой,

Второе — хороша ль собой,

И кроток нрав ее иль крут,

В-четвертых, что за ней дают.

Коль все четыре хороши,

Бог в помощь — под венец спеши.

Коммуны и победившие партии воспевали свои деяния, осмеивая побежденных, благодаря или порицая Бога за вендетту, но все это пелось на очень грубом, вульгарном языке, или на диалекте, вернее — на множестве