монастыре Самбучина, в земле Бизиньано, где изучал Святое Писание и проповедовал. За добродетель, строгий нрав и ученость его избрали аббатом Кораццо, близ Катанцаро, но активная жизнь настоятеля была не для него. Он бежал, укрылся на плоскогорье, самом высоком, лесистом и отдаленном в Калабрии, в Пьетралата нелла Сила, и целиком посвятил себя изучению Священных книг; но, хотя он и стремился к одиночеству, за ним и туда последовали преданные ему люди, и создали собственную конгрегацию, названную его именем.

Аббат Иоахим был скорее человеком мечты, нежели молитвы. Он словно вобрал в себя течение истории, давней и недавней, питавшей его; и что-то было в нем от философского аскетизма великой Греции, что-то от нордической фантазии, просочившейся вместе с норманнами, и от восточного фатализма, проникшего в Италию с арабами, а более всего — ощущение тайны, стремление к чистой духовности, которою леса на вершине горы делились с тем, кто жил среди них. Иоахиму мечталось, что мировая история делится на три эпохи, по трем лучам Святой Троицы. Первая, уже ушедшая в прошлое, соответствует Ветхому Завету и отличается от других тем, что управляет ею Отец. Вторая относится к Новому Завету, правит ею Сын; в ней учреждены Церковь и таинства, а закончится она в 1260 году. Третья, начинающаяся с этого года, станет эпохой Святого Духа; и духовные люди разовьют идеи Евангелия, и будет она совершенной и вечной.

Аббат Иоахим дал волю своему поэтическому воображению и описал, как поэт, три эпохи, возникшие в его сознании. Он рассказывал: первая — эпоха царей, патриархов, женатых людей, вторая — священнослужителей, третья — монахов; первая — эпоха рабского подчинения, вторая — сыновьего послушания, третья — свободы; первая — эпоха рабов, вторая — сыновей, третья — друзей Божьих; первая — эпоха страха, вторая — веры, третья — любви. Он сравнивал первый период с зимой, звездами и крапивой; второй — с весной, рассветом и розой; третий — с летом, днем и лилиями. Преисполнившись такими идеями, он комментировал Евангелие и Откровение. Его наставления и книги распространялись с огромной быстротой, они были по душе и людям мирским, и еретикам, ибо, хотя и без злого умысла, они подрывали авторитет Церкви и превозносили монашество. Нравились они и потому, что обещали наступление новой эры, а это в высшей степени привлекало и толпы людей суеверных, жаждущих чуда и немногих мистиков. Ему приписывали предсказания, никогда ему не принадлежавшие. Многие почитали его как святого, Церковь же осудила его. Но, отбросив в сторону теологические заблуждения и фантастические построения, можно сказать, что одинокий голос, чей отзвук отдавался до Возрождения, тогда, на пороге ХIIІ века, был рассветной песнью.

ОЖИДАНИЕ

В конце XII — начале ХIIІ века Италия охвачена ожиданием. Угуччоне да Лоди ждет Антихриста и светопреставления; Иннокентий III, глубоко веруя, взывает к Святому Духу; Иоахим Флорский ждет святых времен. Три человека, три голоса, три части Италии — голос Севера, суровый и устрашающий; голос юга, пылкий и мечтательный; голос самого сердца Италии и всего мира, голос Рима, голос Божий. Иннокентий III, который криком отчаяния подводит итог Средневековью и вступает в новую эру, завершая разрушительный, искупительный период христианства, чтобы открыть новый, созидательный и освободительный, — Иннокентий III через несколько лет увидит человека, жалкого с виду, но столь великого духом, что поверит: перевернутое растение человечества возродится, выпрямится, врастет корнями в землю, листвой устремится к небу. Человеком этим будет Франциск Ассизский.

Глава вторая

МЕЖДУ МИРОМ И БОГОМ

УМБРИЯ

В центре нашего полуострова, в самом его сердце — ведь море ни с одной стороны туда не подходит — находится местность, которая называется Умбрия. Тот, кто майским утром смотрит со стороны Перуджи на сполетанскую долину, на холмы, покрытые бархатом молодой зелени, на поросший лесом хребет горы Мальбе, подумает: зеленая Умбрия. Смотрящий со стороны Губбио, Ночеры, Гуальдо, Нарини увидит скалистую горную цепь, голые вершины и хребты, которые в полдень окрашиваются в агатовый цвет, на закате они аметистовые или берилловые, а перед бурей — цвета железа. Он увидит шероховатые холмы, покрытые степной растительностью, с кипарисом и колоколенкой на вершине, извилистые горные потоки, а на отмелях — булыжники, белеющие, будто черепа, и подумает: страна страстей и мучения.

Но тот, кому видно из Монтефанно или Тоди величие плавных спусков гор, тот, кому внятно непередавамое слово успокоения, которое они умеют сказать замученной душе; тот, кому из Ассизи, из Читта ди Пьеве, из той же Перуджи видны на горизонте горы, громадные и бескрайние, как море; тот, кто на пустынных берегах Тразименского озера, скрывающего в своем молчании память о сумятице войн, или перед чистыми водами Клитунно, захочет прочитать молитву, скажет: «Святая страна!»

Природа Умбрии состоит из контрастов — она сладкая и терпкая, святая и дикая. История ее подобна природе: отсюда родом великие основатели западных Орденов — святой Бенедикт и святой Франциск; отсюда и великие полководцы Бьордо Микелотти, Браччьо Фортебраччьо, Никколо Пиччинино, Гаттамелата; отсюда и великие юристы — например, Бальдо дельи Убальди — которые принесли славу перуджинской учености. В этих образах, столь несхожих между собой, проступают и словно возрождаются характерные черты народов, населявших эту землю тысячи лет назад и оставивших след в истории местной цивилизации, которая знала умбров, сражавшихся в жесточайших поединках, этрусков, занимавшихся разгадкой вечности, римлян, мастеров законодательства. Из этого этнического слоя, на протяжении веков выходили военачальники, религиозные деятели, юристы, солдаты, священники, судьи, люди с виду противоположные, но связанные единством в своем многообразии, ибо святые — это воинство, воинство — это дисциплина, а дисциплина — правосудие.

Святые тех мест, необыкновеннейшие люди, вобрали в себя дух древних племен, возвысив его — они были скорее деятелями, нежели учеными. Они любили, молились, трудились, славя Бога и жертвуя собой ради ближнего с воинствующей самоотверженностью. Но воинами они не были, не шли с войсками в битву, и жили не только трудом, хотя и не погружались целиком в созерцание. Они стремились не только к покаянию, и к восторжению стремились не всегда. Чаще всего их отличало романское чувство меры, итальянский дух гармонии. Они с величайшим смирением воспринимали и бури, и победы. Это смирение излучает их земля, и думая об Умбрии, люди прибавляют: «смиренная».

Она смиренна, как олива.

Оливковое дерево — дерево Умбрии. Серо-зеленые ожерелья олив обвивают холмы, спускаясь к озерам, они карабкаются по горам, пока их не отбросит холод, им нужно совсем немного земли