РАДОСТЬ ЖИЗНИ

В возрасте двадцати лет Франциск чувствовал себя богатым и почти свободным. Выученный отцом, он преуспевал в делах, не из-за хитрости, присущей торговцу, но потому, что умел найти подход к клиентам. В его такте не было и тени меркантильности. Он был наделен обаянием. Тот, кто говорил с ним, поступал так, как он скажет. Не был он и скрягой, как отец. Пьетро зарабатывал деньги, чтобы копить их, Франциск — чтобы тратить. От матери он унаследовал нежное сердце и хорошие манеры, вкус ко всему прекрасному, потребность в изяществе, страстную любовь к музыке, поэзии, веселой и блестящей жизни. Он был до вычурности наряден и расточителен до мотовства. Из самых дорогих материй, которые он находил на отцовском складе, он заказывал себе платья по последнему слову французской моды, а все деньги, которые он зарабатывал и которыми его щедро одаривали родители, тратил на обеды и кавалькады, игры и дружеские вечеринки, так как кроме страсти к чудачествам была в нем еще и нежная, пылкая любовь к друзьям. Он хотел поделиться с другими деньгами и радостью, чтобы развлекаться и развлекать, наслаждаться и доставлять наслаждение другим. К друзьям он был привязан настолько, что нередко поднимался из-за стола, не дождавшись конца обеда, и убегал с веселой компанией, оставляя брюзжащих родителей. Но в глубине души родители не были на него в обиде, даже если он и подшучивал над ними.

— Падре Пьетро, — говорили отцу соседи, — вы и не знаете, какой ваш сын сшил себе костюм. Одна его часть — из самой негодной ткани, а другая — из самой дорогой.

— Ох, и глупый мальчишка… — бормотал отец, но самолюбию торговца, мечтавшего войти в доверие ко всей знати, льстило то, что сын его на всех праздниках лучший, и зовется «цвет юношей».

— Осторожней, — нашептывали подружки мадонне Пике. — Ваш Франциск сорит деньгами, он за всех расплачивается, так что вы скоро пб миру пойдете!

Но мать кротко отвечала:

— А как по-вашему, что выйдет из моего сына? Увидите, он будет Божьим чадом.

У матери вещее сердце. Весь город любил жизнерадостного, прекрасного юношу. Был в Ассизи один полубезумный нищий, который, завидев Франциска на улице, поспешно расстилал у него под ногами свой плащ, крича «Мира тебе и добра!», а «цветок юношей» проходил мимо, но в душе твердо верил, что его ждет великое будущее.

ДОБЛЕСТЬ И ДОБРОТА

Он был веселым, но не бывал развязным. Грубости, ругательства и вульгарность были ему так же противны, как и грязное платье, пятна жира и вина на скатерти, ибо он был утончен в мыслях более, чем в одежде, а красоту души ценил выше, чем красоту вещей. Когда кто-либо из его приятелей произносил нелепые речи, Франциск не упрекал его и не возмущался, а поступал куда лучше — молчал. Молчал, будто отсутствовал, так как, по его мнению, многое не заслуживало ни внимания, ни ответа, и приятель понимал это и стыдился своих слов.

Он был учтив со всеми и от природы, и потому, что хотел стать рыцарем. Лишь однажды ему случилось прогонять нищего, появившегося в лавке, когда там было особенно много народа. «Смилуйся, ради Бога!» — зарыдал бедняк в лохмотьях, стоя в толпе покупателей, собравшихся возле прилавка. «Ради Бога!» Эти обычные слова проникли в душу юноши, он словно впервые понял их смысл, и боль пронзила его сердце. «Если бы этот бедняк попросил у тебя милостыню ради великого принца, — сказал он себе, — ты дал бы вчетверо больше, чтобы ему услужить. Как же ты можешь отказывать, если тебя просят от имени Царя всех царей? Не должен ли ты быть щедрей и великодушней, чем всегда, чтобы воздать Ему хвалу?»

В его добросердечии и изяществе не было тщеславия, он просто хотел делать хорошо все, что ему нужно было делать и всегда быть первым. Для того, чтобы заслужить похвалу? Нет, чтобы нравиться людям. Для того, чтобы ему подчинялись? Нет, чтобы его любили.

Хотя и был он богат, изнежен, избалован, он не предпочитал свое спокойствие и свои желания всеобщему благу. Это проявилось в 1198 году, когда герцог Конрад вынужден был отдать Иннокентию III герцогство Сполето и графство Ассизи. Ассизцы воспользовались этим: разъяренный народ разнес крепость, возвышавшуюся над городом, бывшую резиденцию германских властей; но, проявив такую отвагу, они поняли, что надо защитить Ассизи от возможной мести германцев. Тогда консулы, в тот год впервые избранные правителями свободной коммуны, вынесли решение: обнести город крепкой стеной, с башнями и валами вокруг, согласно фортификационному искусству и военной науке того времени. Сделать это надо было быстро, очень быстро, не дожидаясь нападения, и всех горожан — бедных и богатых, старых и молодых призвали к этой срочной работе. И Франциск, оставив дела в лавке, с горячностью, свойственной семнадцатилетним, научился таскать камни, перемешивать известь, ловко работать мастерком. В этой работе он был так же проворен, как и в торговле и развлечениях, ибо в любое дело вкладывал душу. Франциск клал стену и пел, вовлекая приятелей в работу, словно в игру и восхищая их какой-то рыцарской отвагой, сквозившей в каждом его движении.

ГОД В ТЕМНИЦЕ

После разрушения крепости представители знати, принявшие сторону императора, подверглись нападениям и преследованиям. Замки Сассороссо, Аугурамонте, Сан Савино рухнули от меча и огня разъяренных нуворишей. Городские дома защищали рыцари в латах, но и они уступили выстрелам лучников коммуны, дубинкам и топорам мастеровых. Бежавшая знать отомстила за себя, испросив помощи у перуджинцев, и пообещав покровительство их городу. Могущественных перуджинцев не стоило просить дважды — они начали войну против Ассизи. Войско ассизцев, состоявшее из знати, сохранившей верность коммуне, из торговцев и бедноты, не смогло дать отпор перуджинской пехоте, хорошо обученной и снаряженной, и у Коллестраде, у берегов Тибра, на небольшой возвышенности, ассизцев разбили наголову. Среди пленников оказался и Франциск. Его переправили в Перуджу и заперли в темнице на Кампо ди Батталья вместе с несколькими знатными юношами — возможно, победители заметили в его повадках и внешности скорее знатного человека, нежели торговца, а может быть, они понадеялись на то, что отец выкупит его за крупную сумму.

Так Франциск, любивший свободу больше, чем жизнь, оказался запертым в четырех стенах среди знатных спесивцев не желавших принять его в свое общество. Они словно бы говорили: «Прочь от нас! В твоих руках кошель с деньгами, но городской герб наш. Ты можешь быть богат, но мы