— Успокойся, — сказала Алена, выходя из машины. Она, видимо,поняла мое состояние. Ведь если разобраться, у меня, кроме них, никого не было.Ну, может, еще Виталик. И больше никого — на всем белом свете. Знакомых много,есть даже такие, которых по привычке называю друзьями. Есть женщина, с которойя встречаюсь последний год. Но по-настоящему близких людей у меня не так много,это я отчетливо понял именно в тот момент у машины.

— Что случилось? — спрашиваю я, а на мне уже лица нет.Только белая маска.

— Игорь заболел, — коротко ответила Алена. Вообще она сталакакой-то другой. Или я раньше ее не видел. Более четкая, более собранная, чтоли. Почему я раньше не замечал, что она выросла? Мы ведь поженились, когда ейеще двадцати не было.

— Как это заболел, — не понял я, — чем заболел? Почему ондома? Где вы были? Откуда ты мне звонила?

— Нам показали результаты анализов, — твердо сказала она. —У него… — Она отвернулась, кажется, всхипнула. Но сразу взяла себя в руки.Господи, неужели должна была случиться такая трагедия, чтобы она из истеричнойбабы превратилась в настоящую женщину? — У него… — Она снова не смогла найтиподходящего слова. — В общем, его нужно срочно на Полное обследование. Оченьсрочно. Врачи считают, что ему можно помочь, если все сделать достаточнобыстро. У него непорядок с сердцем.

Она ответила на все мои вопросы. Почти на все.

— Где Игорь? — спросил я.

— Дома, наверху, — она кивнула головой. Забыл сказать, что,пока мы говорили, Андрей отошел в сторону. Да, очень хороший парень, хотя ирыжий. Почему Алене понравился рыжий? Хотя я тоже не очень черноволосый. Волосыу меня русые, сейчас больше седые. Ну мне и лет побольше, чем Андрею.

— У него плохо? — спрашиваю я, чтобы больше не говорить наэту тему.

Она кивает головой и снова молчит. Черт возьми, я даже недумал, что она может так измениться. И всего за несколько лет. Она отвернуласьв сторону, наверное, пыталась собраться с мыслями. К нам подошел Андрей.

— Мы уже все решили, — твердо сказал он, — мы продадим нашуквартиру и переедем к моей маме. На эти деньги мальчика можно повезти заграницу. Они говорят — лучше в Германию или в Швейцарию. Можно в Израиль,сейчас там много хороших врачей, у меня немало друзей уехали туда.

— Как это квартиру? — спрашиваю я, ничего не понимая. — Тыбудешь продавать квартиру? Вы переедете к маме?

— Вообще-то это твоя квартира, — смущенно говорит Андрей, —если ты не будешь возражать, конечно.

Он хочет продать квартиру, в которой живет, в которой успелсделать ремонт, поменять всю мебель, прожить с женой несколько лет. И в которойродилась их девочка. Продать, чтобы спасти моего сына. Представляете, какимподлецом я окажусь, если вдруг начну отказываться.

— Но почему продать? — все еще не понимаю я.

— Обследование очень дорогое. А если назначат полный курслечения, это вообще большие деньги, — тихо проговорил Андрей. — Ты не думай, явсе свои сбережения отдам. Машину продам. Но у меня много нет, ты ведь знаешь,мы все в ремонт ухнули. И мебель новую купили.

— У вас ведь трехкомнатная квартира, — машинально говорю я,— много не дадут.

— У нас четырехкомнатная, — возражает Андрей, — хорошаяквартира. Я ведь тебе объяснил, что все деньги на ремонт ушли. Помнишь ВарваруНиколаевну, вашу соседку? Мы ее двухкомнатную квартиру у сына купили, когда онаумерла. А потом из двух квартир сделали одну.

— Кто купил? — спрашиваю я, все еще ничего не соображая.

— Мы купили, — он даже в этот момент не говорил, что это онкупил. Как он мог купить квартиру? Откуда у врача, пусть даже такого опытного,как Андрей, могло появиться столько денег?

— Я дачу свою продал, чтобы купить их квартиру, — поясняетон, словно извиняясь. И он еще спрашивает моего разрешения!

— Подожди, — говорю я решительно, — почему ты должен что-топродавать? Продам я. У меня большая квартира. За мои две комнаты дадут больше,чем за ваши четыре. У меня в центре, в самом центре. Да еще в таком здании. Занее столько денег дадут, что я пять квартир купить смогу, — говорю и понимаю,что ничего не выйдет. Никто мне не разрешит продавать квартиру в таком доме.Это ведь почти что ведомственная квартира. И получил я ее недавно. Если дажеплюну на все и продам, то нужно уходить с работы. Да еще могут действительно неразрешить. Я ведь ее даже не приватизировал.

— Нет, — говорит Алена, поворачиваясь к нам, — ничего тыпродавать не будешь. Мы уже все решили. И вообще, я позвонила тебе, чтобы тывсе знал. Андрей настоял, чтобы я позвонила и сказала тебе все. А помощь твоянам не нужна.

Опять она стала превращаться в стерву, которую я такненавидел.

— Подожди, — говорю я, чувствуя, как начинаю звереть, — причем тут моя помощь? Я обязан помочь своему сыну. И никто тебя не спрашивает. Тывообще помолчи, пока мужчины говорят.

— Вот видишь, — говорит она, обращаясь к Андрею, — я же тебеговорила, что ничего ему не нужно рассказывать.

— В общем, так, — я действительно начинал заводиться, —сейчас я иду к сыну и забираю его на сегодняшний день. А завтра мы с Андреембудем думать, что нам дальше делать. Что бы ты сейчас мне ни сказала, я всеравно сделаю по-своему. Ты меня поняла?

Она, видимо, поняла. Она знала этот мой взгляд, когда яначинал звереть. Я вообще-то был человеком терпеливым, но, когда она менязаводила на полную катушку, я срывался с цепи и начинал все крушить. Говорят,что в этом виноват мой знак. Знак Овена. Знак барана, упрямого и злого. Ещеговорят, что они очень работоспособные и талантливые. Насчет первого, наверное,правильно, а вот насчет второго… У меня никаких особых талантов не проявлялось.Нельзя же считать первый разряд по шахматам особым достижением.

Она замолчала, так ничего мне и не сказав. Только когда япошел к подъезду, она вдруг громко сказала, как будто я был полным идиотом:

— Не говори ему ничего. Он ничего не знает. Вот почему я сней развелся. Неужели она думает, что я такая бесчувственная скотина? И прямосразу начну обсуждать с ребенком эту тему? Я ничего не ответил, вошел в подъезди направился к лифту.

Я этот день на всю жизнь запомнил. Потом у меня многотяжелых дней было. Очень тяжелых. И вообще все началось именно в этот день. Нопервый день я запомнил из-за сына. На службу я даже не вернулся. ПозвонилСемену Алексеевичу, что-то промямлил. И весь день провел с сыном. Я смотрел нанего и замечал сходство со мной, двенадцатилетним. Я видел, как он смеялся, какхмурился, видел, как он разговаривал. Я следил за ним и понимал, что могу егопотерять. Наверно, в какой-то момент он уловил мой взгляд и, удивленнопосмотрев на меня, вдруг очень тихо сказал: