А я хорошо их рассмотрел. Прекрасные лошади, отличное оружие и латаные-перелатаные обтрепанные черкески. На ногах какие-то чуни из свиной кожи щетиной наружу, столетние папахи. Пластуны![12] О ловкости и меткости этих людей в армии сказки рассказывали. Каждый командир хотел заполучить под свою команду как можно больше казачьих частей, хотя командовать ими было сложно. О дисциплине не шло и речи. Можно было только ставить задачу и хвалить за выполнение. В казачьи части приходили добровольно кубанские пластуны. Они не подчинялись никому – ни армейским офицерам, ни своим сотникам и атаманам. В казачьей сотне на войне находились от пяти до десяти пластунов. Если боевая задача была трудна для казаков, обращались с просьбой к пластунам. Эти ребята обязательно придумывали какую-нибудь гадость для противника. Отравить или угнать табун лошадей и оставить неприятельское войско без лошадей перед наступлением. Застрелить в глубоком тылу вражеского генерала и раствориться без следов. Во время боя несколько пластунов занимали позиции, с которых без промахов отстреливали командиров или вражьих артиллеристов. Воевали не только дерзко, но и еще с издевкой над врагом. Днем пели песни под мандолину, занимались своим оружием и лошадьми, а по ночам вырезали турецкие караулы, перед уходом поднимая панику среди турок. Один раз приволокли с полтора десятка вражеских мундиров, вывешенных для просушки. Другой – котел с почти готовой кашей. Это не для урона, для куражу.

– Так что тебе дядька обещал?

– Перстнем золотым прельстил.

Откуда у Прохора перстень, интересно.

– Может, это подойдет. – Из кармана достал золотой портсигар – подарок отца в день получения офицерских эполет.

– Он только с надписью.

Казак взвесил на ладони массивный прямоугольник.

– Не жалко? Видать, дареный.

– Отец с рождением русского офицера поздравлял, а сегодня я как заново народился.

– Отец жив?

– Два года как… – Мы вместе перекрестились.

– Тогда не возьму. Беречь такие подарки полагается, память об отце священна. Ты, поручик, уразумей, не за золото мы пошли. Богатство – это не для нас. Не каждый холоп так за своего барина просит. Интересно стало! Да и ты не плошал: один был в белой папахе, вертелся чертом, геройствовал, терял тебя не раз. Рад, что вышел из рубки целым. Вот папаху твою взял бы! Где она?

– Нет. Утерял, – растерянно пробормотал я.

Пластун усмехнулся в усы, но вернуться не предложил. Я посмотрел на его поношенный головной убор.

– А давай так: я у тебя папаху куплю – и нравится мне она, и память о тебе будет. Да и не гоже мне, офицеру, без головного убора, не ровен час на доклад вызовут.

И я вытащил все ассигнации, которые были в кармане, и протянул довольному казаку.

– На память, ваш бродь, я тебе утерянную добуду, а пока носи, – снял свою и протянул.

2. Сатисфакция[13]

– Барин, Иван Матвеевич. Живой! – Прохор не столько сбегал вниз, сколько старался не набрать скорость.

– Змейкой, змейкой беги. Держи на молодые раины[14], ишь, как тянутся среди каменюк, – крикнул ему казак. – А то до Плевны не остановишься.

Старик скользил по жухлой траве, путался в корнях сухого бурьяна, готовый упасть и сломать себе шею. Каждый раз я не выдерживал, прикрывал глаза и морщился, открывая их с неохотой, медленнее, чем полагалось. Обошлось. Молодой казак, стоявший рядом, одобрительно засмеялся и покрутил головой, восхищаясь чужой прыткости, не свойственной для столь почтенного возраста. На последних метрах солдатское кепи слетело с головы дядьки, когда тело изогнулось под немыслимой дугой. И головной убор уже он водрузил на седые кудри в колючих фиолетовых репьях[15]. Верный слуга прижался к груди. Горло стиснула спазма.

– Зачем же ты бежал, как Буцефал двуногий, мы же сейчас подниматься начнем, – как можно ласковее спросил я, пытаясь отодрать с грубого сукна кепи первый репейник. Глупая затея не удалась. Цветок упирался всеми колючками, и материя трещала. Оставил так. Какая-никакая маскировка.

– Терпеть мочи не было. – Глаза старика были полны слез, губы тряслись. – Цел ли, батюшка, не ранен?

– Не кручинься, Прохор. Самым замечательным случаем цел. Вот казаки сильно выручили. Без них ни за что не выбрался бы.

– Не преувеличивай, ваше бродь, – казак отмахнулся от крылатого насекомого, отгоняя божью тварь от носа своего. – Ты и сам, поручик, скор и как вьюн крутился. Видел я. Оценил. Однако теперь расходятся наши дороги на этом месте. Дальше сам доберешься. Нас товарищи вечерять зовут.

Оглядевшись по сторонам, ничего не заметил, где сотоварищи казака и куда они его на обед приглашают. Стало интересно, словно ребус решаю.

– Ты не головой верти, кулеш носом чуять треба! – подсказал служивый, показывая, как надо правильно дышать носом: шумно и морщить посильнее.

– Точно, – я рассмеялся. – Вон оттуда вроде ветерок приносит.

– Точно, – передразнил казак досадливо. – Вон откуда, – показал пальцем в абсолютно голое место в другой стороне.

Правду он говорил или опять дразнил, так и осталось для меня загадкой.

– Погоди, пластун, я понял, ты ночью туда, – я ткнул пальцем за спину, – возьмите меня с собой.

– На кой?! – опешил казак, представляя себе такую обузу.

– На пушки свои посмотреть хочу, ну и папаху вернуть, чего имущество иноверцам оставлять. – В этот момент я сам себе не смог ответить, зачем мне это нужно. Память – дело хорошее, но если бы мне предложили лезть ночью к туркам, я, безусловно, отказался бы. Чего это черт меня за язык дернул. Хотя теперь, когда слово вслух произнесено, меня не остановят ни господь Бог, ни воинский начальник.

– Гриц, возьмем поручика? – заулыбался казак в усы, кивая напарнику. Одетый в коричневую черкеску, пыльный и с темной кожей, как земля вокруг, воин не сразу среагировал на слова друга.

– Гриц? Что там у тебя?

Долговязый жилистый мужик, от которого скрытая сила исходила мощным потоком, как раз в очередной раз отпихивал руку Прохора. Хмуро глянул в нашу сторону, сердито брови сводя на переносице:

– Микола, та кажи ты ему… Шо за скаженный дид! – кажется, казак начинал сердиться и заводиться. – Поручика? Та возьмем, нехай попробуе тещиных блинов!

Николай повернулся к Прохору. Потрепал старика по гимнастерке, пыль выбивая:

– Дядька, та чего вы человика истязаете, ему проще до Стамбула и обратно сбегать, чем объяснить, что барин ваш удачно у меня шапку купил и того… ну… это… не возьмем мы у тебя ничего. В расчете мы. Полном. – Казак сделал паузу и уже добавил мне: – Все, пора, по первой темноте к большому камню, тому, ну знаешь, подходи, только тихо. И чтоб ничего белого. – Он тряхнул светло-русым чубом. –