с собой прихватить. Одна мысль. Сноровка есть, лишь бы шальная пуля не нашла. Шевельнулась слабая надежда на казачью полусотню, спрятанную в балочке. Но нет, не успеют лихие рубаки. Раньше им нужно было отвлекать. Изменить положение ввиду малочисленности они не могли, но была надежда, что за маневром казаков мы сможем отойти.

– Эх, матерь божья, царица небесная, спаси и сохрани. Ангел-хранитель, не оплошай, проследи, чтоб там попал куда положено, если и грешил, то смертью своей в чужой земле должен перекрыть все свои беззакония, – губы зашептали молитву. Спрыгнул с бочки, вынул из кармана горсть патронов, вытащил из кобуры свой смит-вессон[10]. Только привыкать начал к новому оружию, до этого револьвер Кольта был. Но новый оказался лучше, надежнее и бил точнее. Шесть заряженных смертей? Пять? Допускаю, что разок промахнусь. Больше не могу себе позволить. Справа над насыпью обваловки ненавистной брусникой показался бунчук.

– Один, – сказал я, глядя, как брусничным соком брызнуло из-под чалмы. Солдат выронил османский штандарт – бунчук упал на нашу сторону, зарываясь конским хвостом в пропитанный кровью песок. На верхнем конце древка тускло блеснул полумесяц. Затоптали.

Два, три, четыре, промазал, пять. Левым большим пальцем сдвинул замок вверху револьвера. Он переломился, как охотничье ружье, выбрасывая стреляные гильзы. Спокойно, поручик, не тряси рукой, шесть новых смертей на боевом взводе. Теперь крутись как черт, со всех сторон рубка. Перезарядить больше не дадут.

– Шесть!

Турки валят со всех сторон, стреляя из американских ружей с искривленными, как у ятаганов, лезвиями штыков. Телами завалена вся позиция. Раненые стонут и кричат, хватаясь за живых. Ползают в поисках укрытия. Проклинают на русском и турецком. Смешались языки. Стерлись границы. Вокруг понятные слова.

С двух сторон набегают неприятели со штыками, нацеленными в мой живот. Кричат, брызгая слюной. Их ненависть подхлестывает рефлексы. Левого сваливаю выстрелом в грудь.

– Семь, – кричу сам себе, падаю в его сторону, разворачиваясь, и понимаю – не успею.

Понимает это и неприятельский солдат. В глазах вспыхивает адское пламя, кривая усмешка перекашивает рот. Торжествует. Почувствовал победу. Словно Турция победила Россию, и нами решился исход великой битвы. Радуется. Вдруг у турка появляется аккуратная дырочка под глазом. Его винтовка по инерции летит в меня и втыкается в то место где я только что лежал. Пехотинец как подкошенный валится снопом. Как так получилось? Кто стреляет?

– Молодец! – хвалю я сам себя. – Откатился вовремя. Пока неплохо получается.

Встаю на колено.

– Восемь, девять, – револьвер дергается в руке. Распрямляюсь и поднимаюсь в полный рост. На ногах.

– Десять.

Турки лезут только справа. Казаки все-таки сработали. Кричу:

– Отходим, братцы!

Только мало кто слышит – бой рассыпался на части. Какие-то взвившиеся кучки. Шагах в пятнадцати двое батарейцев работали как англицкая машина. Один банником сбивал в сторону винтовки, второй кривым бебутом как серпом подрезал переднюю ногу атакующего под коленом. Шаг назад, очередной турок верещит, катаясь по земле, мешая своим сотоварищам. Стреляю в того, кто сзади к ним крадется.

– Одиннадцать, – успокаиваю и этого хитрого турка. Патронов больше нет. Курок щелкает вхолостую.

Револьвер смит-вессон летит в голову набегающего турка. Шашку вон, не успеваю замахнуться, два турка поймали по пуле. Выстрелов не слышно, кто же это так ловко стреляет? Ладно, жив буду – разберусь. Пока мне удача. Шашку в ножны. Быстро подбираю винтовку супостата. Краем глаза успеваю заметить, что в руках турецкий вариант пибоди-мартини, незначительно отличавшийся от английского прототипа устройством затвора, патрона, размерами штыка. На ствольной коробке выбит тугру султана Османской империи – знак с обозначением его имени и титула. Дальше счет на секунды. Легким, почти незаметным движением отбиваю нацеленный в грудь штык. Тут же левая нога вперед и в сторону, и всаживаю свой штык под верхнюю пуговку басурманского мундира.

Двенадцать.

Сколько же вас!

Слишком сильно отбив вправо, трачу бесценное время и снова колю под пуговку.

Тринадцать.

Один за другим еще двое валятся от неизвестных стрелков. Заметив непонятное оживление или обратив внимание на крики солдат, ко мне направляется офицер на лошади. Тут не разгонишься, а конных только необстрелянные боятся. Винтовку наперевес. Два шага влево, два вправо, пусть думает, что тоже боюсь. Дядька-наставник в юнкерском училище на всю жизнь вбил порядок действий в строю и один на один. Шашечкой своей замахивается, ему бы коня остановить и боком развернуть. Тогда, правда, тянуться нужно будет, чтоб достать, а он грудью конской сбить меня решил, вот туда и штык, приклад в землю упереть. Жду, в какую сторону он завалится. Влево. Вправо вперед, чтоб между лошадиных копыт оказаться. Теперь шашка в дело. Вырывая шашку из ножен, продолжаю движение, режу по уходящей за падающую лошадь ноге, чуть выше сапога. Рана не смертельная, однако теперь офицер мне не соперник. Мой клинок вверху, наступаю на лошадиный бок, жалко лошадку, опускаю стальную полоску. Метил под ухо, ниже чалмы. Басурманин вскинул руку в попытке защититься, перерубил руку, рассек лицо, пришлось еще уколоть над воротником. А шашка у иноверца хороша! Поменяемся, Мусса? Или Исса, или как там тебя звали.

Четырнадцать.

Подобрал оружие. Ухватистая шашка в такой свалке сподручней. Огляделся. На позиции осталось две активные кучки. Два десятка батарейцев бежали в гору, в сторону наших. С той стороны сверкнули две вспышки, сзади предсмертный хрип, еще два трупа. Из-за валуна, метров триста выше, поднялась фигура в черкеске. Заливистый свист и крик:

– Поручик! Господин поручик, сюда.

Погодите, ребята. Из кобуры поверженного вынимаю такой же смит-вессон, как у меня был. Модель только немного другая. Расчетливо разряжаю в ближайшую кучку. С каким-то особым удовольствием.

Двадцать.

Из распавшейся свалки тел выскочил до самых бровей залитый своей и чужой кровью мой фейерверкер второго орудия. Улыбается, не веря в чудо.

– Бежим в гору, – кричу ему. Солдат благодарно хрипит и кивает, что понял.

Нас не преследовали. Лениво постреливали. Мазали. Я держал к камню, откуда кричал казак. Сердце лихорадочно застучало, ожидая встречу. Слишком таинственным казался меткий стрелок.

Казаков было двое. Лошадей они уложили за камни на время своей засады. Запрыгнув в седла, крикнули, чтоб мы хватались за стремя. Бежать, когда тебя тащит прекрасное ухоженное животное, легко. Приноровись к лошадиному ходу и только ноги поднимай.

– Прости, ваше благородие, седло не предлагаю, конь тебя не подпустит, а времени в обрез. Дядька ваш нас нанял оборонить, золотом обещал расплатиться. Давай до тех куширь[11].

– Погоди, дай отдышаться, да и солдатика моего перевязать нужно.

Турок мы видим, конных у них нет. Погоня не грозит. Казаки спешились, один занялся фейерверкером.