люди погоревали всего полвека — и некоторые из них, самые отчаянные, обратились к силе тёмной. Боги даровали людям жизнь, а люди привнесли в неё смерть, так говорят легенды. Смерть была актом человеческого неповиновения и сопротивления мудрым наставлениям высших сил, которой боги не смогли ничего противопоставить, и некоторые люди, обладавшие мудростью, дерзостью и опасными знаниями, стали черпать магическую силу в смерти и крови. Убивая. Поглощая силу и жизненную энергию других людей.

То, что каким-то образом один из вампиров свёл то ли дружбу, то ли службу с королевским двором и Его Высочеством Алтереем I, было известно, но без подробностей, слухи ходили, но слухам верили не все. Впрочем, слуги о таком болтали нечасто — боялись. Однако всё же болтали, особенно на праздники, после пряных ягодных наливок. Кто-то из молодых и бесстрашных утверждал, что для королевского вампира есть своя отдельная кухня, на которую поступают то ли невинные младенцы, убиенные ещё в материнских чревах, то ли трепетные девственницы в самом соку, кто-то авторитетно уверял, что, дескать, вампиры умеют становиться невидимыми и при этом боятся дневного света, а убить их можно исключительно в полнолуние, нанеся дюжину сечений непременно освящённой в храме серебряной секирой под чтение тринадцати молитв…

— Выйди на крышу, полюбуйся, золотые разгонят тьму и скуку, — нервно и раздражённо сказал принц. — Потом у тебя будет десяток баб, любых, сегодня сожри эту, делай, что хочешь, но делай, тьма тебя раздери! Золотые должны убраться из Ахлея.

— Ты знаешь, чего я хочу, — тихо сказал вампир.

— Прибытие случилось раньше срока! — повысил голос принц. — Будь они прокляты. Действуй! Если девчонка тебе не нужна, я её заберу, если…

— Оставь, — небрежно махнул канделябром тот, кого назвали Латеролем. — Раз уж она смогла зайти в дом… Сгодится и ещё на что-нибудь.

— Золотые…

— Золотые — моя проблема. Как и всё остальное.

— После какую хочешь девку достану.

— И этой пятнистой более чем. Отбила аппетит, знаешь ли.

Наступила пауза, в почти полной темноте я не видела лица вампира, и, стоя спиной к свету и свободе — лица Его Высочества. Света от одной маленькой свечи было слишком мало. Внезапно меня что-то с силой толкнуло меня в спину, от неожиданности я снова тихонько вскрикнула и больно ткнулась носом в вампирий бок. Мужчина был выше на целую голову, даже без этого своего цилиндра.

— До завтра, Латероль. Приятного аппетита, — но дверь не закрывалась, принц не уходил.

— Поспеши, — равнодушно отозвался вампир. — Золотые близко, я буду занят.

— Ты же не слышал колокола, — ехидно и как-то зло произнёс мой венценосный спутник. — Откуда тебе знать о них?

— Чувствую, — ответил Латероль, всё та же странная сила потащила меня в сторону лестницы, высокий стройный силуэт принца высветился на пороге.

— До завтра, — с нажимом повторил он, дверь закрылась, свеча погасла, а меня запоздало затрясло, зубы стукнулись о нижнюю губу.

— Ступай уже, плод греха леопарда и мухомора, — голос мужчины стал чуть мягче, глуше. Сопротивляться, пытаться убежать не было смысла, и я пошла за ним, передвигая ноги, словно шла по речному льду в оттепель: медленно-медленно, почти не отрывая ступни от пола.

* * *

На втором этаже дома стало чуть светлей — оказалось, стёкла заколоченных снаружи окон изнутри были выкрашены чёрной краской, местами облупившейся — и сквозь проплешины по-воровски, тихонько прокрадывался тусклый рассеянный дневной свет. Да и глаза привыкли.

Умирать не хотелось, умирать от рук, точнее, клыков бездушного чудовища, скрывавшегося за столь безобидной человеческой оболочкой, было настолько жутко, нелепо, что в голове не укладывалось. Мне всего восемнадцать, я почти не видела мир, Льерию, за исключением Алхея, я не знала мужчины и не надевала брачного савана, не пробовала вина, не научилась плавать, не находила в лесу цветущий папоротник, не видела Золотых вблизи… Я жить хотела!

Четыре чёрные тени выросли перед вампиром и мной, и я сунула кулак в рот, чтобы снова не заорать. Но это были всего лишь люди, все, как один, одетые в чёрное: две женщины, одна низкорослая и бесформенная, с тёмном балахоне, закрывающем её с головой, вторая, напротив, худая и на редкость высокая, с горделиво задранным острым подбородком. Двое мужчин: юнец с зализанными чёрными волосами и маленькими усиками и беловолосый старик, всё ещё крепкий, с цепкими глазами. Четвёрка замерла, и только юнец почтительно пропищал:

— Мсье Латероль, всё готово!

А низкорослая женщина добавила неожиданно низким, урчащим басом:

— Надо бы поспешить!

Я вжалась в стену, но мужчина бросил, полуобернувшись:

— Эй, жаба гавианская, за мной!

Неожиданно сковывающий тело ужас пропал от невольного раздражения. Я не обижалась на подначки — с детства привыкла, да и глупо злиться на правду, на которую, к тому же, не можешь ответить. Проще не реагировать, хотя любой юной девушке хочется быть красивой, а так и тянет огрызнуться. Впрочем, какая разница, если тебя собирается сожрать красноглазое чудовище?

Оказалось, разница есть.

Очередная лестница, узкая и скрипучая, привела нашу небольшую процессию на чердак.

Здесь было пусто, пыльно и просторно, окна, разумеется, закрашены чёрным — я подумала, что слова о непереносимости вампирами дневного света имели под собой основания. Хаотично расставленные деревянные опоры-колонны упирались в высокую, метра четыре в высоту, пятискатную крышу.

В центре стоял странный невысокий, но вытянутый на сажень в длину каменный столик, точнее, вытянутый в длину прямоугольный постамент, на котором покоилось белое блюдо, на блюде — нож, узкий, компактный. На полу, образуя круг, хороводились невысокие свечи с обугленными кривыми фитильками.

Жуть какая, мамочки…

Радовало одно: про меня, кажется, все забыли. Пятерка разошлась по углам мансарды, вспыхнули, словно сами собой, свечи, а я прижалась боком к деревянной опоре. Дерево казалось живым, тёплым.

Никто не произносил ни звука, стало так тихо, что были отчётливо слышны треск свечей и приглушенные шаги высокой худощавой женщины: она обходила деревянные колонны с черной шёлковой лентой, оплетая ею четырёхугольное пространство, точно паучиха паутиной. Стоило ей приблизиться к моей балке, как я резко присела на корточки, молясь, как мать учила, Всеблагому создателю. Женщина на меня и не взглянула. Всеблагой не откликнулся.

В отсветах пламени на стенах мелькали и другие тени, вампира и его остальных приспешников, словно отделившиеся от грузных тел своих создателей. Я зажмурилась и какое-то время сидела так, размазывая горячую влагу по пыльным щекам. Но