он не спрашивает, не возражает, не говорит ничего. Рука, всё ещё сжимающая моё плечо, сперва беспомощно опускается вдоль туловища, а потом старик слегка подталкивает меня в сторону принца.

— Иди.

И я иду, тоже ничего не говоря. Я не рабыня, рабство давно запрещено в Льерии, но будем смотреть на жизнь открытыми глазами: принц вправе сделать с бедной сиротой, не имеющей могущественных покровителей, всё, что угодно. Уложить в постель или задрать подол, не тратя времени на путь до спальни, вышвырнуть из замка пинком просто по причине дурного настроения, и ладно, если через дверь, а не в окно, обвинить в заговоре, не заботясь о доказательствах, и отправить прямиком к палачу…

Я стараюсь удерживать его высокую сильную фигуру в поле зрения и в то же время не смотреть слишком явно, что может быть сочтено дерзостью. Вокруг нас всё ещё паника и перепуганный люд, колокол не утихает, но перед принцем и, соответственно, мной, все расступаются. Мы выходим из дворца, и я на мгновение замираю, глядя на далёкие золотые вспышки в небе, будто огромные звёзды несутся к нам из космоса, становясь всё ближе и ближе.

Мы садимся в экипаж, запряжённый восьмёркой лошадей — я слышу тревожное фырканье и ржание, голоса встревоженных слуг: кучера, гайдуков, лакеев и прочих… невольно сжимаюсь в комок. Вблизи принц не кажется менее пугающим. Он абсолютно всамделишный: светлые пряди волос спускаются ниже плеч, серые пустые глаза, пухлые губы, тёмные ровные брови. Одна моя знакомая портниха говорила: таких боги рисовали пуховой кисточкой.

Принц тоже соизволяет бросить на меня взгляд.

— С кожей что? — брезгливо цедит вдруг он. — Не больная?

— Н-нет, — сглатываю я. — С рождения такое… такая.

Дальше Его Высочество отворачивается, а я беспомощно разглядываю свои колени. Нет, вряд ли в постель — нашёл бы себе нормальную, красивую, а не рябую-конопатую…

Едем мы недолго, я не успеваю извести себя тревожными выматывающими мыслями. Зато звуки колоколов уже не слышны. Мы остановились на пустыре, у какого-то двухэтажного тёмного поместья без ограды, парка или сада, приземистого и угрюмого — в отличие от большинства зданий Льерии, неспроста прозванной «высокошпильной», на этот дом кто-то будто наступил тяжёлым сапогом, придавив к земле. Поблизости никакого другого жилья. На бурых каменных стенах странные тёмные разводы, словно их старательно пытались выпачкать в саже. Окна, к моему изумлению, оказались заколочены снаружи, а на чёрной двери белой краской было довольно-таки криво, но старательно выведено:

«Да убоится прах и тлен Царствия Небесного!»

Наверное, что-то из Святуша, древнейшего молитвенника, коего я была не знаток.

Его Высочество недовольно оглянулся на меня, споткнувшуюся на неровной дорожке.

— Не отставай.

… и вдруг я поняла, куда мы приехали. К кому. И зачем. Остановилась, попятилась, снова споткнулась — и упала, больно ударившись копчиком и подвернув лодыжку. Попыталась приподняться — но Его Высочество вдруг обернулся, наклонился, ухватил меня за плечо и поволок за собой. Вырваться я даже не пыталась — несмотря на внешность шаловливого лесного духа, хватка у него оказалась стальная.

Лучше бы Золотые сожгли меня заживо прямо сейчас, прямо здесь, пока чёрная дверь, ведущая в дом с заколоченными окнами, не открылась передо мной! Но она открылась, и принц втолкнул меня в темноту, застыв на пороге и отрезая путь к бегству, а я вжалась спиной в холодную каменную стену.

— Латероль! — позвал принц, горделивого достоинства, сдобренного презрением, в нём было больше, чем требовалось.

«Не ответит, — подумала я. — Нежить, кровопиец, смрад могильный, не ответит, сейчас, днём, когда небеса источают свет, надлежит ему лежать прахом… Да убоится прах и тлен Царствия Небесного!»

Но я ошиблась.

Точнее, ошиблись авторы Святуша.

Не убоялся.

* * *

В моей Льерии, как и в других государствах твёрдого мира, стиснутого неподвластной человечеству своевольной морской стихией, когда-то, говорят, жили могучие маги. Одни из них подчиняли себе стихии, другие варили чудодейственные зелья, третьи обладали опасной властью над миром животных, деревьев, грибов и трав, четвёртые заглядывали в человеческие души и видели там прошлое или будущее так же отчётливо, как своё отражение в зеркалах… Маги черпали силу в божественном покровительстве, но всё закончилось печально, стоило одному из благословлённых прогневать бога. Светлая магия навсегда была утрачена для человечества, дар по наследству вроде бы не передавался, ослабевших магов быстро перебили многочисленные недруги и завистники. Правда, потом одумались — как жить без целебных снадобий, зависеть от непредсказуемой погоды и капризных штормов, растить урожай зимой и тушить лесные пожары?..

Многое из того, что было доступно нашим предкам, ныне кажется нам сказками. Впрочем, спустя примерно полвека после того, как исчез с лица твёрдого мира последний светлый маг, оказалось, что мир сверхъестественного всё же не утерян для смертных навсегда.

Просто платить за него нужно больше.

— Алтерей, — недовольно и как-то скучающе отозвался застывший в темноте на лестнице мужчина. От столь непочтительного обращения к принцу я съёжилась ещё сильнее, однако хозяин дома был, кажется, совершенно невозмутим и ничего не боялся. Это его боялись. — Что за манера не стучаться, а распахивать дверь с ноги? Кого ты притащил?

Несмотря на то, что снаружи был день, свет не проникал внутрь дома.

— Ты просил женщину. Забирай, — сказал принц с нарочитым ехидством. — Вот тебе женщина.

…мне казалось, что тёмная фигура находится где-то на верхних ступенях винтовой лестницы, ведущей на второй этаж, но свеча внезапно вспыхнула прямо у моего лица, едва не загорелись выбившиеся из косы пепельным облаком волосы. Я жалко вскрикнула, увидев склонившееся надо мной бледное лицо с густой сетью испещривших белки глаз красных прожилок, лицо плохо выбритого мужчины лет сорока, с длинными тёмными с обильной проседью волосами, выбивающимися из-под старинного цилиндра. Эта мода ушла ещё до моего рождения, но я видела подобные на портретах в замке. Лицо могло бы быть даже приятным, если бы не склеры с лопнувшими сосудами, хищный нос и не менее хищный, какой-то животный взгляд. Мужчина ухватил меня за подбородок, разглядывая в свете пламени свечи, а мне захотелось оскалить зубы — может, он возомнил, что лошадь себе выбирает?!

— Я просил ту, что разгонит тоску и скрасит тьму моих скучных будней, а не бледную немощь, тощую конопатую уродину, — проворчал Латероль, личный маг и вампир его Высочества.

Конечно, вампир.

После того, как боги отказали людям в доступе к светлой силе,