Но я все же проверяю. Встаю и осматриваю стол, проводя пальцем по дереву. И в этот миг мое внимание привлекает что-то на экране планшета.

На нем все еще высвечивается страница о расстройстве желудка. Справа — список возможных причин. И одна из строчек выделена не синим, а красным цветом. Потому что ссылка по ней была кликнута.

Глазные капли.

68

Тетрагидрозолин — активный ингредиент в каплях для глаз, избавляющий их от покраснения. Но если такие капли проглотить в большом количестве, это может вызвать серьезные проблемы. Они понижают кровяное давление и могут привести некоторых людей даже в кому. Или убить их.

А вот прием внутрь малого количества препарата вызывает расстройство желудка и рвоту. Без повышения температуры.

Глазные капли принадлежат Миллисент.

И она давала их Дженне.

Нет!

Невозможно!

От этой мысли мне становится физически плохо. Дженна — наш ребенок, наша дочь. Это не Линдси или Наоми. Она — не та, кого можно истязать.

Или та? Может быть, Дженна ничем не отличается от Линдси или Наоми? Для Миллисент?

У моей дочери нет проблем с желудком.

У нее есть мать, которая ее травит.

* * *

У меня возникает острое желание убить Миллисент. Пойти домой, убить свою жену и покончить со всем этим. Настолько я разъярен.

Это совсем другое чувство. Раньше я никогда не думал прямо: «Я хочу убить женщину» или даже «Я хочу убить именно эту женщину». Мое желание было не столь четко сформулированным. Оно было связано с Миллисент, касалось нас обоих. И то, чего я ждал от его исполнения, было намного сложнее.

Теперь все просто. Предельно просто. Я хочу, чтобы моя жена умерла.

Я направляюсь к входной двери без шляпы, без всякой маскировки и без какого бы то ни было оружия. Я разъярен, я переполнен отвращением, и меня не волнует, есть ли у меня план. Моя рука уже сжимает дверную ручку, когда я сознаю, насколько я глуп. Насколько глупым я был всегда.

Я, наверное, мог бы пробраться по Хидден-Оуксу, не будучи замеченным. Большинство людей полагают, что я в бегах, а не скрываюсь с ними по соседству. И я мог бы зайти в свой дом — ведь у меня имеется от него ключ.

А там, в моем доме — моя жена. Которая, как я убедился — монстр. Как самый настоящий Оуэн.

А еще там мои дети. И они считают убийцей меня, а не Миллисент. Для них монстр я. И все, что я увижу, — это их реакцию, когда я убью их мать.

Я не открываю дверь.

И план мне не нужен. Мне нужны доказательства, улики. Потому что в телерепортажах уличают пока только меня.

Моя ДНК. Хотя это и не должно было стать для меня «сюрпризом», но Миллисент не перестает меня поражать. Я говорил это с момента нашего знакомства.

Ей удалось оставить образцы с моей ДНК по все церкви Хлебов Жизни. Мой пот обнаружен на входной дверной ручке, на замке в подвале и даже на лестничных перилах. Как будто у жены была целая бутылка с моим потом, и она разбрызгала его повсюду.

Пятнышко моей крови найдено на полках у стены.

На наручниках тоже пот.

Кровь на цепях и грязи.

Миллисент постаралась, чтобы все выглядело так, будто я вымыл большую часть помещения, но пропустил несколько мест.

Все это объявляет на своей пресс-конференции в середине дня Клэр. Я официально переведен из фигуранта дела в подозреваемого. Единственного подозреваемого.

Клэр даже говорит, что я «возможно, вооружен и очень опасен».

Насмотревшись и наслушавшись за несколько часов всевозможных экспертов, репортеров и бывших друзей, словоохотливо распинающих меня, я, наконец, покидаю дом Кеконы. Я выезжаю из Хидден-Оукса в мир, где любой меня может узнать или не узнать.

Проехав через город, я миную свою любимую кофейню. Но не останавливаюсь, а проезжаю еще десять милей по автомагистрали между штатами до другой кофейни этой же сети, в которой имеется такой же автомат для самообслуживания. С бейсбольной кепкой на голове и почти недельной щетиной на лице, я захожу внутрь и беру себе кофе.

Молодой парень за прилавком не отрывает глаз от своего мобильника. Это даже немного разочаровывает меня.

Но и слегка приободряет. Не все люди в мире ищут меня. Может, я смог бы даже поесть в ресторане, закупиться в торговом центре и посмотреть кино прежде, чем кто-нибудь меня узнает. Я просто не хочу ничего этого делать.

Я снова в Хидден-Оуксе. Какая-то незримая сила заставляет меня проехать мимо своего дома. На лужайке нет никаких игрушек, и приветственная табличка на двери снята. Жалюзи спущены, занавески зашторены.

Не купила ли Миллисент еще один пузырек с глазными каплями? — задаюсь я вопросом.

А еще мне интересно — травила ли она еще кого-нибудь, кроме Дженны?

Я тоже несколько раз ощущал недомогание. Если Миллисент способна сделать больной свою дочь, то она может поступить так с любым человеком.

Но я не вхожу внутрь дома. Пока еще рано. Я возвращаюсь в дом Кеконы. Полиция меня там не встречает. Все выглядит так, как и было.

Рука тянется выключить телевизор. Мне нужен отдых. И все-таки я снова слушаю новости.

Практически по всем каналам говорят о ДНК. И только Джош — исключение. Он снова в статусе репортера, интервьюирует криминалиста-паталогоанатома. Голос этого человека не раздражающий, но несколько занудный, как у профессора, читающего лекцию. По крайней мере, пока он не доходит до порезов бумагой на теле Наоми.

— Местоположение порезов имеет большое значение для определения, чем они были нанесены. Мы говорим «бумага» исходя из типа порезов. Но бумага бывает разных видов и сортов. Например, на более грубой коже у Наоми, в частности, стопах, порезы неглубокие. А в местах с более нежной кожей они глубже. Это указывает на то, что все порезы наносились одним предметом, но это не обязательно был обычный лист бумаги. Это мог быть любой предмет, способный разрезать стопу.

Я вскакиваю с дивана так, словно меня поразили шокером. Я знаю, чем Миллисент наносила эти порезы!

69

Миллисент редко делает что-нибудь случайно. У нее на все есть причина. Даже чтобы удивить саму себя.

Это один из тех случаев.

Это началось так много лет назад, когда она спросила меня, как бы я защитил ее от тех придурков в самолете, которые к ней пристают.

«Я бы усадил их посередине салона, выгнул бы подлокотники и порезал бы их наглые