Консьержери{488}, а оттуда привели меня в революционный трибунал. Вот так и настал мой час.

Господин де Сен-Шарль расстался с Казотом в полном убеждении, что рассудок старика помутился от перенесенных ужасных испытаний. Адвокат по имени Жюльен предложил писателю убежище в своем доме, обещая укрыть от преследований, но тот твердо положил не перечить судьбе. И действительно, 11 сентября явился человек из его видения: то был жандарм, вручивший ему приказ, подписанный Петьоном, Пари и Сержаном{489}. Казота увезли в мэрию, а оттуда в Консьержери. Свидания с друзьями были запрещены, однако Элизабет умолила тюремщиков позволить ей ухаживать за отцом и прожила в Консьержери до последнего дня его жизни. Тем не менее все ее ходатайства перед судьями не возымели того успеха, что в первый раз перед народом, и после двадцатисемичасового допроса Казот был приговорен, на основании обвинения Фукье-Тенвиля, к смертной казни.

Перед оглашением приговора Элизабет заключили в камеру, боясь, что ее мольбы растрогают присутствующих. Адвокат обвиняемого взывал к состраданию судей, напоминая, что несчастную жертву помиловал сам народ, но трибунал остался глух к его речам и твердо держался принятого решения.

Самым странным эпизодом этого процесса можно назвать речь председателя трибунала Лаво — тоже, как и Казот, бывшего члена общества иллюминатов.

«Бессильная игрушка старости! — возгласил он. — Твое сердце не смогло оценить все величие нашей святой свободы, но твердость суждений на этом процессе доказала твою способность пожертвовать самой жизнью во имя своих убеждений. Выслушай же последние слова твоих судей, и да прольют они в твою душу драгоценный бальзам утешения, и да исполнят они тебя готовностью сострадать тем, кто приговорил тебя к смерти, и да сообщат они тебе тот стоицизм, что поможет тебе в твой последний час, и то уважение к закону, которое мы сами питаем к нему!.. Тебя выслушали равные тебе, ты осужден равными тебе, но зато суд их был чист, как и совесть, и никакая мелкая личная корысть не повлияла на их решение. Итак, собери все свои силы, призови все мужество и без страха взгляни в лицо смерти; думай о том, что она не имеет права застать тебя врасплох: не такому человеку, как ты, убояться единого мгновения. Но перед тем, как расстаться с жизнью, оцени все величие Франции, в лоно которой ты безбоязненно и громогласно призывал врага. Убедись, что отчизна, бывшая прежде и твоею, противостоит подлым недругам с истинным мужеством, а не с малодушием, каковое ты приписывал ей. Если бы закон мог предвидеть, что ему придется осуждать виновных, подобных тебе, он из почтения к твоим преклонным летам не подверг бы тебя никакому наказанию. Но не сетуй на него: закон строг до тех лишь пор, пока преследует, когда же настает миг приговора, меч тотчас выпадает из рук его, и он горько оплакивает потерю даже тех, кто пытался растоптать его. Взгляни, как он оплакивает седины того, кто заставил уважать себя вплоть до самого вынесения приговора, и пусть зрелище это побудит тебя простить ему все, и пусть он сподвигнет тебя, злосчастный старец, на искреннее раскаяние, коим искупишь ты в это краткое мгновение, отделяющее тебя от смерти, все до единого гнусные деяния твоего заговора! И еще одно слово: ты был мужчиною, христианином, философом, посвященным, так сумей же умереть как мужчина и как истый христианин — это все, чего твоя страна еще ждет от тебя!»

Речь эта, с ее странной, таинственной подоплекой, поразившей страхом всех собравшихся, не произвела, однако, никакого впечатления на самого Казота: пока председатель взывал к его совести, старик поднял глаза к небу и жестом подтвердил незыблемость своих убеждений. Затем он сказал окружающим, что «знает, что заслуживает смерти и что закон суров, но справедлив». Когда ему обрезали волосы, он посоветовал состричь их как можно короче и попросил своего духовника передать их дочери, все еще запертой в одной из тюремных камер.

Перед тем как пойти на казнь, Казот написал несколько слов жене и детям, а поднявшись на эшафот, громко вскричал: «Я умираю, как и жил, верным Господу и моему королю»[102]. Казнь состоялась 25 сентября, в семь часов вечера, на площади Карусель.

Элизабет Казот, давно уже помолвленная с шевалье де Пла, офицером полка, стоявшего в Пуату, восемь лет спустя вышла замуж за этого молодого человека, перешедшего на сторону партии эмиграции. Судьба не пощадила героическую женщину и в замужестве: она погибла в результате кесарева сечения. Перед тем как произвести на свет ребенка, она приказала врачам разрезать себя на куски, чтобы спасти его. Младенец пережил мать лишь на несколько минут.

Другие члены семьи Казота остались в живых. Его сын Сцевола, каким-то чудом избежавший кровавой резни 10 августа{490}, живет в Париже и благоговейно хранит память о верованиях и добродетелях своего отца.

Перевод с французского И. Я. Волевич (проза), П. Васнецов (стихи).

ПРИЛОЖЕНИЯ

Н. Т. Пахсарьян

ЖАК КАЗОТ

Волшебство, мистика и эволюция жанра «conte» в «век разума»

Жак Казот — имя, не совсем неизвестное русскому читателю. Любители готической литературы легко вспомнят его роман «Влюбленный дьявол» («Le Diable amoureux»; 1772), перевод которого публиковался и в серии «Литературные памятники», и в сборнике французской готической прозы XVIII—XIX веков (см.: Казот 1967; Казот 1999). Специалисты рассматривают это произведение как первое фантастическое сочинение во французской литературе, называя Ж. Казота родоначальником романтической фантастики (см.: Тодоров 1997: 17; Bathala 2004: 437; Millet—Labbé 2005: 48). Действительно, роман «Влюбленный дьявол» со времени своего появления пользовался успехом не только во Франции: его довольно быстро для той эпохи перевели на английский язык — в 1791 году, на русский (анонимно) — в 1794-м. Исследователи находят следы влияния «Влюбленного дьявола» в творчестве Ш. Нодье и Ж. де Нерваля (см.: Жирмунский 1967: 271), в английской литературе — в частности, в романе М. Льюиса «Монах» (см.: Praz 1977: 168), в творчестве Э.-Т.-А. Гофмана («Эликсиры Сатаны» («Die Elixiere des Teufels»; 1815)). Он стал одним из источников повести «Закоханий чорт» (1861) украинского писателя XIX века О. Стороженко (см.: Krys 2011), с ним связан нереализовавшийся замысел (1821—1823 гг.) пушкинской поэмы «Влюбленный бес» (см.: Цявловская 1960: 111); Л. И. Вольперт обнаружила также связь лермонтовского «Демона» (1829—1839 гг.) с мотивами «Влюбленного дьявола», правда, подчеркнув при этом