Почему так случилось, что политические пристрастия помешали оценить запечатленную в этом отрывке трогательную самоотверженность почти восьмидесятилетнего старика, почитающего себя слишком заинтересованным в том, чтобы предложить законному королю жизнь своей семьи, гостеприимство в своем доме, имение для поля битвы? Отчего подобный «заговор» не сочли одною из иллюзий, порожденных ослабевшим старческим умом?! Письмо, написанное Казотом своему тестю, господину Руаньяну, в ту пору секретарю Совета Мартиники, с призывом организовать сопротивление шести тысячам республиканцев, посланным на захват колонии, воскрешает память о доблестном мужестве, с которым он в молодости дал отпор англичанам: писатель перечисляет все необходимые меры обороны, пункты, требующие укрепления, провиант и боеприпасы — словом, всё, что подсказывал ему былой опыт борьбы с морскими захватчиками. Вполне естественно, что подобное послание было сочтено преступным. Прискорбно только, что его не сопоставили с другим документом, датированным тем же годом: он ясно доказал бы, что планам несчастного старика следует придавать не больше значения, чем его снам.

МОЙ СОН

в ночь с субботы на воскресенье

в канун праздника Святого Иоанна{480}

1791

Уже давно находился я в непотребном доме, даже не подозревая о том, хотя крошечная собачонка, бегавшая по крыше и прыгавшая с одного черепичного ската на другой, должна была натолкнуть меня на эту мысль.

Я вхожу в помещение и вижу там юную девицу, сидящую в одиночестве: каким-то образом мне становится известно, что это родственница графа де Дампьера{481}. Она узнает и приветствует меня. Вскоре я замечаю, что она словно страдает головокружением. Кажется, она нежно беседует с кем-то, находящимся прямо перед нею; я понимаю, что этот кто-то — дух. Внезапно перекрестив лоб девушки, я приказываю духу явиться.

Предо мною возникает некто в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет, недурной наружности: по одежде, выражению лица и повадкам это юный хлыщ. Я связываю его по рукам и ногам, невзирая на крики и сопротивление. Тут появляется другая женщина, столь же одержимая: с нею я обхожусь тем же манером. Оба призрака сбрасывают одежду и дерзко насмехаются надо мною, как вдруг отворяется дверь и входит коренастый мужчина, с виду и по костюму похожий на тюремщика. Он вынимает из кармана маленькие наручники, которые сами собою защелкиваются на руках моих пленников. Я препоручаю их воле Иисуса Христа. Не знаю, по какой причине выхожу я из этой комнаты, однако почти сразу же возвращаюсь назад, чтобы допросить схваченных. Они сидят на скамье в какой-то нише, при виде меня оба встают, и тут шестеро неизвестных, в бедняцкой одежде, окружают и уводят их. Я выхожу следом, кто-то вроде капеллана шагает рядом со мною. «Я иду к маркизу такому-то, — сообщает он, — это весьма достойный человек, я пользуюсь каждым свободным часом, дабы навещать его». Кажется, я принимаю решение сопровождать его, но вдруг замечаю, что на ногах у меня комнатные туфли. Остановившись, ищу, куда бы поставить ногу, дабы подтянуть завязки. Тут какой-то толстяк нападает на меня посреди просторного двора, полного народа. Возложив незнакомцу руку на лоб, я связываю его во имя Святой Троицы и Иисуса, под покровительство коего и отдаю моего обидчика.

«Под покровительство Иисуса Христа!» — восклицает толпа, меня окружившая. «Да, — говорю я, — и вас предам в его же руки, прежде связав». Толпа с ропотом расступается.

Подъезжает экипаж, похожий на извозчицкий: выглянувший из окошка человек окликает меня по имени: «Но, сир Казот, как же это вы толкуете об Иисусе Христе, разве можем мы быть отданы под его власть?» Тут меня посетило красноречие, и я с жаром принялся прославлять Иисуса Христа и милосердие Его к грешникам. «Сколь вы счастливы! — заключил я. — Теперь вы сможете сменить оковы». — «Оковы? — вскричал человек, запертый в экипаже, на крышу коего я тем временем взобрался. — Да неужто же нам не могли дать хоть миг передышки?!»

«Ну-ну, не ропщите! — откликнулся кто-то. — Вы и впрямь счастливы, вы получите нового господина, и какого господина!»

На что тот, первый, заметил: «Я так и думал».

Повернувшись спиною к экипажу, я побрел через этот поистине гигантский двор, освещенный одними лишь звездами. Взглянув на небо, увидел я, что оно прекрасного бледно-голубого цвета и сплошь усеяно небесными светилами. Пока я мысленно сравнивал его с иными небесами, увиденными в непотребном доме, ужасная буря, внезапно налетевшая, смутила и заволокла его. Ударил гром, в одно мгновение небосвод охватило пламенем; оконное стекло, упавшее в сотне шагов от меня, вдруг оказалось у ног моих: из него возник дух в виде птицы величиною с белого петуха, но с более длинным телом, короткими ногами и широким клювом. Я ринулся на него, творя крестные знамения. Почуяв во мне сверхъестественную силу, дух замертво упал предо мною. Мне захотелось размозжить ему голову… Но какой-то человек, схожий с бароном де Луа, молодой и красивый, в сером, шитом серебром камзоле, нежданно явился с просьбою не топтать птицу ногами. Вынув из кармана футляр, украшенный бриллиантами, а из оного — ножницы, он передал мне их, давая понять, что птице нужно отрезать голову. Не успел я взять ножницы, как меня отвлек громкий хор, — это толпа, находившаяся в непотребном доме, во весь голос нестройно завела песню без рифмы:

Воспоем избавление наше,

О, счастливый свободный народ…

Проснувшись, я принялся молиться: встревоженный сим странным сновидением, я отнес его к числу тех, что насылает Сатана, желая исполнить меня гордынею, и потому обратился к Господу через заступницу нашу Деву Марию и долго взывал к Нему, дабы узнать, какую миссию Ему угодно возложить на меня. Что бы ни было, я исполню на земле то, что обязан, к вящей славе Господней и на благо всех божьих созданий.

_____

Как бы ни отнеслись благоразумные люди к этому слишком подробному изложению смутных ночных сновидений, оставляющих впечатление бессвязного бреда, но в веренице сих странных картин все-таки чувствуется нечто пугающе таинственное. Не следует видеть в этом заботливо описанном, внешне бессмысленном сне всего лишь самокопание мистика, связывающего реальные события со своими грезами. Ни один из множества письменных документов, вышедших из-под пера Казота в этот период, не свидетельствует даже о частичном помрачении его умственных способностей. Откровения