Аннабель. Я протягиваю руку, но не обнаруживаю его. Вместо телефона я нахожу кое-что другое.

Карамельку.

Линдси.

Первая, с кем я переспал.

Это случилось после нашей второй велосипедной прогулки.

«Ты милый», — сказала мне тогда Линдси.

«Нет, это ты милая», — сказал ей я.

Голос Миллисент возвращает меня в настоящее:

— Знаешь — просто поразительно, что тебе могут рассказать люди после года заточения.

— Что ты…

— Она видела тебя в ту ночь, когда мы ее схватили. Линдси пришла в себя до того, как ты уехал. И очень удивилась тому, что ты не глухой. Правда!

Меня тошнит. Из-за того, что я делал. Из-за того, что сделала моя жена.

— Самое смешное то, — продолжает Миллисент, — что Линдси думала, что я ее мучаю за то, что она переспала с тобой. Я пыталась ей втолковать, что это не так. Не главная причина, во всяком случае. Но, похоже, она мне не верила.

— Миллисент, что ты натворила?

— Я? Ничего. Это ты натворил. Ты за все это в ответе.

— Я не знаю, что ты себе удумала…

— Не перечь мне.

Я прикусываю язык, пока не ощущаю во рту привкус крови.

— И как давно ты все это спланировала?

— А это важно?

Нет. Уже нет.

— Я могу объяснить?

— Нет.

— Миллисент…

— Что? Тебе жаль. Просто так вышло. И это ничего не значило?

Я прикусываю язык. Буквально.

— И что ты теперь собираешься делать? — спрашивает Миллисент. — Пустишься в бега и будешь прятаться или останешься и примешь бой?

Ни то ни другое. И то и другое.

— Пожалуйста, не делай этого.

— Вот в этом твоя проблема.

— В чем?

— Ты всегда фокусируешься не на тех вещах.

Мне хочется ее расспросить о «не тех вещах», но я сдерживаюсь. Я разделяю ее точку зрения.

Она смеется.

Связь обрывается.

62

Меня должно было стошнить. Я должен был изрыгнуть все содержимое своего желудка. Потому что когда женщина, бывшая твоей женой пятнадцать лет, подставляет тебя за убийство нескольких женщин, это не должно вызывать никакой другой реакции, кроме рвоты. Но вместо тошноты у меня такое ощущение, словно все мое тело обкололи новокаином.

И это, в общем-то, неплохо. Потому что я могу думать, а не захлебываюсь эмоциями.

Бежать и прятаться. Остаться и бороться.

Ни то ни другое не привлекает. Как, впрочем, и тюрьма, и смертный приговор, и смертельная инъекция.

Значит, бежать?

Только сначала приготовиться к побегу. Что мне нужно? Автомобиль, полбака бензина, булочки и сэндвичи, кофе со льдом и около двух сотен баксов наличными. Кредитными картами я воспользоваться не смогу, потому что Миллисент будет их отслеживать. Интересно, возможно ли в такой час снять в банке наличные?

Но в целом мои возможности очень ограничены. Я не смогу долго пользоваться автомобилем, потому что избавлюсь от водительских прав. И главный вопрос — куда ехать? До Канады слишком далеко. К тому времени, как я доберусь до ее границы, мое фото будет засвечено во всех теленовостях и газетах.

Остается Мексика. Но и это неблизкий путь. Все зависит от того, как быстро развернутся события. Установить мое имя и составить фотопортрет полиция способна за несколько часов. Я, конечно, могу вылететь из страны, но для этого мне потребуется паспорт. И полиция легко выяснит, где я приземлился. Я никогда не готовился к такому побегу. И Миллисент это знает.

Кинувшись в бега, я лишь обреку себя на поимку полицией.

К тому же я вынужден буду оставить детей. С Миллисент.

Ну вот, меня тошнит. На обочине дороги, за своим автомобилем я опорожняю желудок. И не останавливаюсь, пока в нем ничего не остается.

Бежать и прятаться. Остаться и бороться.

Я задумываюсь над третьим вариантом. Что, если мне просто пойти в полицейский участок и все рассказать?

Нет, не годится. Миллисент, конечно, арестуют, но и меня тоже. И убедить полицейских, что я не виновен, у меня не получится. Потому что это неправда.

Но должен же быть какой-то выход! Мне надо его найти. Чтобы переложить вину на Миллисент. Ведь я никого не убивал. Можно было бы заключить сделку с хорошим адвокатом или надежным прокурором. Но у меня таких знакомых нет. В отличие от Миллисент, я не собирался засаживать свою вторую половинку в тюрьму за убийство.

«Ты всегда фокусируешься не на тех вещах».

Наверное, она права. И «почему?», возможно, не важно. Но для меня будет важно. Это «почему?» будет преследовать меня постоянно. Я буду терзаться этим «почему?» даже ночью, в постели. Если я, конечно, буду лежать в постели. Возможно, я буду размышлять над этим «почему?» на тюремных нарах. Миллисент права насчет «почему»? Это не то, над чем следует раздумывать.

Бежать и прятаться. Остаться и бороться.

Альтернативы выбора прокручиваются у меня в голове снова и снова, как те слова, написанные кровью на стене церковной темницы. Миллисент указала эти варианты, как единственно возможные. Как будто других не существует.

И тут она не права. И варианты эти неверные.

Во-первых, я останусь. Я никогда не покину своих детей.

А, если я останусь, значит, мне придется скрываться. По крайней мере, до тех пор, пока я не найду способ заставить полицию поверить моему рассказу о Миллисент.

А это значит, что мне надо бороться.

Остаться, скрываться, бороться. Первое сделать легко. Не пускаться в бега, и все.

Полиция. Я мог бы пойти в полицию и признаться во всем, рассказать им…

Нет, я не могу это сделать. На моих руках тоже кровь, и даже новобранец в сыске это поймет. А раз я не могу обратиться к полицейским, значит, мне надо их избегать.

Деньги. У меня в кошельке две сотни баксов, и надолго их не хватит. Я направляюсь прямиком в банк и снимаю столько наличных, сколько могу, не привлекая внимания налоговой. Миллисент узнает об этом — ведь на моей машине все еще стоит маячок. Как давно она следит за мной? Когда она начала планировать все это? Вопросов масса, и все они без ответа.

После всего, что мы пережили вместе, после всего, чего мы вместе добились, мне трудно поверить в то, что она не захотела со мной поговорить, не расспросила меня, не усомнилась. Она не дала мне шанса. Лишила меня возможности объясниться.

Это попахивает безумием.

И разрывает мне сердце.

Но у меня нет времени раздумывать об этом. Менее чем за час моя жизнь свелась к самому примитивному — выживанию.

А я не привык выживать. Миллисент знает, где я. А я понятия не