— Я еле жива, — ворчала Хомили за завтраком, держа обеими руками ореховую скорлупку с горячим, как огонь, чаем (теперь благодаря Спиллеру им не приходилось так экономить свечи). — Я продрогла до мозга костей… Знаешь, что? — продолжала она.

— Нет, — коротко сказал Под. — Что?

— Давай, пойдем на выгон, где останавливаются цыгане и поищем чего-нибудь. Там сейчас никого нет. Раз Спиллер ушел надолго, значит, цыгане снялись с места. Может, мы что-нибудь найдем, а в такую погоду хуже всего сидеть на месте. Как ты на это смотришь, Под? Оденемся потеплее.

Арриэтта сидела молча, переводя глаза с отца на мать. Она уже поняла, что если ты хочешь чего-нибудь, лучше не вмешиваться в разговор взрослых.

Под колебался — он не хотел вторгаться в чужие владения, ведь туда ходит за добычей Спиллер.

— Ну, ладно, — неуверенно согласился он наконец.

Поход оказался совсем не легким. Спиллер спрятал свою лодку, и им пришлось переправляться на другой берег на плоском куске коры, а когда они двинулись по лесу вдоль ручья, оказалось, что оба берега заросли густо куманикой — чудовищная чаща из живой колючей проволоки, которая цеплялась за платье и волосы. К тому времени, когда они перебирались через зеленую изгородь на травянистую обочину дороги, все трое были растрепаны и расцарапаны до крови.

Увидев место, где разбивали табор цыгане, Арриэтта совсем приуныла. Лес, через который они с таким трудом пробрались, заслонил последние тусклые лучи солнца. Покрытая тенью трава была истоптанная и пожухлая. Повсюду валялись старые кости; ветер перегонял с места на место перья и лоскуты; то и дело на изгороди хлопала грязная газета.

— Батюшки! — бормотала Хомили, поглядывая по сторонам, — Мне что-то разонравился этот кусок красного одеяла.

— Ну, — сказал наконец Под, — пошли. Раз уж мы здесь, надо все хорошенько осмотреть.

И первым спустился с насыпи.

Но им было противно до всего дотрагиваться. Хомили боялась, как бы они не набрались блох. Под нашел старую железную кастрюльку без дна. Под чувствовал, что она может для чего-нибудь пригодиться, только не знал, для чего. Он ходил вокруг нее, рассматривая со всех сторон, и даже раз или два стукнул головкой шляпной булавки. Раздался глухой звон. Однако в конце концов он оставил ее, решив, что здесь она ни к чему, а нести ее тяжело.

Арриэтта обнаружила небольшую кухонную плиту. Она лежала на насыпи под живой изгородью, и, судя по тому, как сильно она заржавела и как густо разрослась вокруг нее трава, лежала уже много лет.

— Знаешь, — сказала Арриэтта, молча осмотрев плиту со всех сторон, — в ней можно жить.

Хомили вытаращила глаза.

— Жить? В этом? — с отвращением закричала она.

Плита лежала на боку, частично уйдя в землю.

По сравнению с обычными кухонными плитами она была очень маленькая, с закрытой решеткой из железных прутьев и крошечной духовкой. Такие плиты встраивают в жилые фургоны. Возле нее лежала кучка рассыпающихся костей.

— А девочка права, — сказал Под, стуча по прутьям решетки. — Здесь можно разводить огонь, а жить, скажем, в духовке.

— Жить! — воскликнула Хомили. — Ты хочешь сказать: зажариться живьем.

— Да нет, — возразил Под, — зачем топить во всю мочь? Так, небольшой огонь, чтобы было тепло внутри. И мы были бы здесь, — он взглянул на медную задвижку на дверце духовки, — в полной безопасности. Чистое железо, — он постучал по плите шляпной булавкой. — Его не прогрызешь.

— Мыши могут пролезть между прутьями, — возразила Хомили.

— Возможно, — сказал Под, — но я думал не столько о мышах, сколько о… — он приостановился, на лице его отразились смущение и тревога, — …о горностаях, лисицах и прочих зверюгах.

— Ах, Под! — воскликнула Хомили, прижимая ладони к щекам и трагически глядя на него. — Ну зачем вспоминать о таких вещах? Зачем? — чуть не плача повторяла она. — Ты же знаешь, как это на меня, действует.

— Но такие вещи существуют на свете, — бесстрастно настаивал Под, — в этой жизни надо смотреть правде в глаза, если можно так выразиться. Надо видеть то, что есть, и смело встречать то, что вам не по вкусу.

— Но лисицы, Под! — запротестовала Хомили.

— Да, конечно, — согласился Под, — но ведь они есть, от этого не уйдешь. Понимаешь, что я хочу сказать?

— Понимаю, можешь не сомневаться, — отвечала Хомили, глядя на плиту куда благосклоннее, — но если мы ее зажжем, цыгане увидят дым.

— И не только цыгане, — согласился Под, глянув искоса на дорогу, — но и любой прохожий. Нет, — вздохнул он, поворачиваясь, чтобы уйти, — ничего не выйдет. Жаль. Железо есть железо.

Единственной стоящей находкой была горячая — с пылу с жару — картофелина с обуглившейся кожурой, — Арриэтта заметила ее на том месте, где цыгане разводили костер. Угли были еще теплые, и когда их поворошили палочкой, по золе змейками побежали красные искры. Когда Под разломал картофелину, от нее пошел пар. Усевшись поближе — насколько они отважились — к опасному теплу, они наелись до отвала горячей картошки.

— Хорошо было бы прихватить домой немного золы, — заметила Хомили. — Скорее всего именно так Спиллер и готовит — добывает огонь у цыган. Как ты думаешь, Под?

Под подул на кусочек картофелины, который держал в руках.

— Нет, — сказал он, откусив от него и говоря с набитым ртом, Спиллер готовит каждый день, не важно — есть тут цыгане или нет. У него свой способ. Хотел бы я знать — какой.

Хомили наклонилась и пошевелила угли обгорелой палочкой.

— А что, если мы притащим сюда ботинок и будем все время поддерживать здесь огонь?

Под тревожно оглянулся по сторонам.

— Слишком на виду, — сказал он.

— Ну, а если мы поставим ботинок под изгородью, — продолжала Хомили, — рядом с плитой? Как ты на это смотришь? Или внутри плиты? — добавила она вдруг, сама не веря, что это возможно.

Под обернулся медленно и посмотрел на нее.

— Хомили… — начал он и замолчал, словно ему не хватало слов. Но вот он положил руку на плечо жены и с гордым видом взглянул на Арриэтту. — Твоя мать — удивительная женщина, — с чувством произнес он. — Никогда не забывай это, дочка. — И закричал: — Свистать всех наверх!

Они принялись, как безумные, таскать к костру прутья и сырые листья, чтобы не дать огню слишком быстро прогореть. Они бегали взад-вперед, поднимались к живой изгороди вдоль насыпи, забирались в рощицу… они спотыкались, падали, но вытаскивали, выдергивали, тащили, несли, волокли… и вот уже в свинцовое небо поднялась тонкая струйка дыма.

— Ой, — тяжело дыша, проговорила Хомили с огорчением, — дым будет виден на много миль вокруг.

— Неважно, — пропыхтел Под, — подумают, что это цыгане. Сгреби сюда побольше листьев, Арриэтта, нам нужно, чтобы костер горел до самого утра.