У задка повозки, под прямым углом к кровати, была вторая лежанка, поверх встроенного в стенку рундука. Арриэтта, высматривавшая подходящее убежище для родителей и себя, заметила, что рундук стоял не вплотную к полу, и под ним оставалось пространство, достаточное, чтобы добывайка мог туда заползти. На лежанке она увидела гору под лоскутным одеялом; гора поднималась и опускалась. Судя по храпу, там спал человек. У изголовья стояла лейка с жестяной кружкой на носике. Бузинная наливка, — подумала Арриэтта. — Да, эта ночь погубила нас.

Налево от нее, тоже под прямым углом к длинным стенам, была дверца фургона. В распахнутую настежь верхнюю часть ее вливалось зимнее солнце. Арриэтта знала, что дверь выходит вперед, к оглоблям. Одной стороной, той, где была задвижка, нижняя часть двери неплотно прилегала к раме — из щели струился свет. Возможно, если она не побоится туда подойти, ей удастся выглянуть наружу.

Арриэтта колебалась. До двери был всего один человеческий шаг. Гора на кровати по-прежнему вздымалась и опускалась, наполняя воздух храпом. Арриэтта легко соскользнула с носка ботинка на вытертый коврик и бесшумно побежала на цыпочках к двери. В первый миг яркое солнце, проникавшее в щель, чуть не ослепило ее, затем она различила полоску травы, мокрой от тающего снега, и тлеющий между двумя камнями костер.

Немного поодаль, у живой изгороди, Арриэтта увидела знакомый предмет — старую кухонную плиту. У нее сразу поднялось настроение — значит, они все еще были на выгоне и никуда не переехали за ночь, как она опасалась.

Арриэтта стояла, сунув нос в щель, и глядела наружу, как вдруг наступила тишина. Она обернулась и приросла к полу: человек на лежанке сидел. Это был огромный мужчина, полностью одетый, смуглый, с шапкой кудрявых волос. Глаза его были зажмурены, руки со сжатыми кулаками раскинуты в стороны, рот разинут во всю ширь — он громко и сладко зевал.

На Арриэтту напал страх. Надо куда-то скрыться, но куда? Она взглянула на кровать справа, ту, под которой стояли ботинки. Она добралась бы сюда за три прыжка, но лучше не шевелиться, так сказал бы отец. Затененная нижняя часть двери, возле которой она стояла, казалась еще темней из-за яркого света, который лился в верхнюю, открытую ее часть. И Арриэтта лишь слегка отступила от щели, на фоне которой мог быть замечен ее силуэт.

Человек перестал зевать, спустил ноги в носках на пол и с минуту сидел, задумчиво глядя на них. Арриэтта заметила, что один его глаз был черный и блестящий, а второй — светло-карий, куда бледнее, чем первый, и полуприкрытый веком. Должно быть, это и есть Кривой Глаз — этот огромный, толстый, страшный мужчина, который сидит так неподвижно и любуется своими носками.

И тут странные глаза поднялись, улыбка стала шире, и Арриэтта поняла, что Кривой Глаз смотрит на ботинки.

У нее перехватило дыхание, когда она увидела, что он наклоняется вперед и (ему было достаточно протянуть для этого свою длинную руку) вытаскивает их из-под кровати. Он любовно взирал на ботинки, держа перед собой сразу оба, затем, словно заметив разницу в весе, поставил один на пол. Раскрыв ладонь одной руки, он легонько потряс над ней ботинок, перевернув его кверху подметкой, но оттуда ничего не выпало, и он убрал ладонь.

Вопль, который он издал в следующую минуту, наверно, разнесся (думала впоследствии Арриэтта) на много миль кругом. Кривой Глаз уронил ботинок, тот упал на бок, и Арриэтта с ужасом увидела, как из него выбежали Под и Хомили, проскользнули у него между ног и исчезли (но не раньше, чем он успел их заметить) в промежутке между рундуком и полом.

Наступила тревожная тишина.

Как ни была напугана Арриэтта, Кривой Глаз, казалось, испугался еще больше: лицо его приобрело цвет теста, глаза чуть не вылезли из орбит. В наступившей тишине тонким, как ниточка, эхом повисло короткое слово. Кривой Глаз не мог поверить своим ушам… кто-то… что-то… где-то… отчаянно пискнуло: «Ой!»

Молодец, мама, — подумала Арриэтта. — Сумела взять себя в руки. Она хорошо представила себе чувства Хомили: быть вырванной из глубокого сна и вытряхнутой на пол; увидеть, как на тебя уставились эти странные глаза, услышать громовой вопль!.. Расстояние между рундуком и полом не превышало, по ее расчетам, двух дюймов, там даже не поднимешься во весь рост, и хотя сейчас родители были в безопасности — им придется так там и сидеть — выхода оттуда, очевидно, не было.

За себя Арриэтта не боялась. Она все еще стояла неподвижно, словно приклеившись к тени у двери. Спору нет, она была лицом к лицу с Кривым Глазом, но он ее ни за что не заметит, если только она не шевельнется. Казалось, он никак не может прийти в себя, так поразили его крошечные фигурки, появившиеся неизвестно откуда и как между его ног.

Несколько секунд он ошеломленно смотрел на пол, затем опустился на четвереньки и заглянул под рундук. Снова поднялся с разочарованным видом, нашел спичечный коробок, зажег спичку и при ее свете попытался разглядеть, что скрывается во мраке под лежанкой. Арриэтта воспользовалась тем, что он повернулся к ней спиной, и в три прыжка очутилась под кроватью. Там стояла картонная коробка (в ней можно будет спрятаться), лежали мотки веревки, связка ловушек на кроликов и липкое блюдце, в котором когда-то было молоко.

Арриэтта пробралась между всем этим к дальнему концу кровати — туда, где она вплотную подходила к рундуку. Выглянув украдкой наружу сквозь путаницу кроличьих силков, Арриэтта увидела, что Кривой Глаз, отчаявшись что-либо увидеть при помощи спички, вооружился огромной палкой и теперь деловито водит ею взад и вперед под рундуком. Арриэтте показалось, что раз она услышала приглушенный крик и слова: «Ах, батюшки!» Она в ужасе прижала руки к груди.

В этот момент дверь распахнулась, ворвался холодный воздух, и внутрь заглянула какая-то женщина с огромными глазами. Она была закутана в толстую шаль и держала в руке корзинку с бельевыми прищепками. Скорчившись среди кроличьих силков, Арриэтта заметила, что глаза женщины стали еще огромнее, и на стоявшего на коленях мужчину обрушился целый поток вопросов на каком-то неизвестном языке. Арриэтта видела, как в солнечном свете поднимается пар от ее дыхания, слышала, как позвякивают ее большие серьги.

Кривой Глаз немного смущенно встал на ноги.

Он казался Арриэтте настоящим великаном, и, хотя лицо его исчезло, ей было достаточно посмотреть на его беспомощно висящие руки. Он отвечал женщине на том же языке. Говорил он долго, возбужденно, иногда голос его поднимался до крика — в нем слышался страх.

Кривой Глаз поднял ботинок с пола, показал его женщине, что-то долго ей объяснял и боязливо, как заметила Арриэтта, сунул руку внутрь. Он вытащил комок овечьей шерсти, часть носка и — с неприкрытым удивлением, ведь это был кусок его собственного одеяла — красный шерстяной лоскут. Женщина Не переставала насмехаться над ним, когда он показывал ей все это, и в голосе его зазвучали слезы. Тут женщина расхохоталась — пронзительным и вместе с тем хриплым смехом. Какая она бессердечная, — подумала Арриэтта, — какая злая. Ей даже захотелось выбежать из-под кровати и показать этой женщине, которая не принимала всерьез ни одно слово Кривого Глаза, что они, добывайки, существуют на самом деле («Так ужасно и так печально, — призналась она как-то Тому, — принадлежать к народу, в существование которого не верит ни один здравомыслящий человек»). Но как ни соблазнительна была эта мысль, Арриэтта вовремя Одумалась и вместо этого протиснулась из-под кровати в еще более темное и узкое пространство под рундуком.