И вот, возвращаются бабушка с дедушкой из своего отпуска домой. Деду идти на работу, он открывает шкаф и видит, что его костюмы пропали.

— Люся, а где мои костюмы? — в изумлении спрашивает он бабушку. — Ты их куда-то перевесила? А свитера? Рубашки новые?

Бабушка подходит и тоже в сильном недоумении смотрит в опустевший шкаф.

— Может, ты их в чистку отдала перед отъездом? — предполагает дед.

— Нет, и не думала. Господи, да нас обокрали.

Бабушка начинает проверять свои шкафы — нет золотых колец и цепочек, пропало столовое серебро. Они в ужасе, думают, что их ограбили, но потом понимают, что входная дверь была заперта на ключ, в квартире никаких следов беспорядка, нет вывороченных ящиков и вспоротых матрасов. Воры явно знали, что брать и где; кроме того, взяли далеко не все, и не самое ценное. Заподозрили отца, решили ждать родительского возвращения из Геленджика. Скандал был невероятный, отец ушел жить к Софе, так и не поняв, в чем, собственно, дело — ведь бабушка благополучно выкупила все вещи в срок. Кстати, проторенную тогда в первый раз дорожку в ломбард мама потом так утрамбовала, что она превратилась во Владимирский тракт. Когда у нас совсем кончались деньги, мама закладывала свое золото, свою долю семейного серебра, однажды мы даже заложили сережки и колечко, подаренные мне на 12-летие.

Отец был игроком. Он играл во все, но основным его увлечением был преферанс. Утром он спал допоздна и просыпался к моему возвращению из школы. Днем сидел со мной, а вечером уходил играть. Возвращался он, как правило, поздно, когда я уже спала. Они с мамой до поздней ночи разговаривали на кухне, смеясь или ссорясь. Каждый вечер, лежа в своей кровати, я повторяла мантру. «Вот бы заснуть до того, как папа придет домой. Вот бы заснуть до того, как он вернется».

Засыпала я очень долго, мне всегда надо было перед сном помечтать, представляя себя героиней разных сказок и фильмов. Я прокручивала у себя в голове целые фильмы с собой в главной роли, притом я была одновременно и не совсем я, а намного красивее, умнее и смелее. В таком сладком полуобмане я и засыпала. Но часто мои мечтания так увлекали меня, что уснуть не получалось часами, и я слышала, как приходил отец. Мое сердце начинало колотиться, я садилась в кровати и прислушивалась, в каком настроении он вернулся, сердится ли мама. Если они мирно разговаривали и смеялись, я засыпала сразу, но, если голоса были повышенные и родители о чем-то спорили, я так и сидела, тревожно всматриваясь в темноту, как будто там был ответ на вопрос: поскандалят они сегодня или нет?

— Вы вчера ссорились с папой? — спрашивала я утром маму, когда она кормила меня завтраком и собиралась на работу.

— И не думали даже. Почему ты вдруг решила? — мама гладила меня по голове и заглядывала в глаза.

— Вы громко разговаривали, и папа кричал.

— Он не кричал, просто у него громкий голос и он не умеет говорить тихо. Ты знаешь, иногда взрослые возбуждаются во время разговора, когда тема их задевает, и начинают говорить громче и перебивать друг друга. Мы с папой — эмоциональные люди.

Как-то раз, когда они эмоционально о чем-то перекрикивались среди ночи и сосед сверху постучал по батарее, отец схватил молоток и начал в ответ так долбить по трубе, что на ней остались вмятины. Больше сосед никогда не стучал, но и здороваться при встрече в подъезде перестал.

Отец играл постоянно. Мы с ним играли в крестики-нолики, в морской бой и точки, настольные хоккей и футбол, в шашки, шахматы и нарды. В нарды мы резались часами, помногу партий подряд, пока у меня не кончались силы, и он на меня еще злился, что я «соскакиваю». В карты он со мной не играл, кроме самых дурацких детских игр, и отказывался учить меня играть в преферанс.

— Ты — женщина, все равно никогда не научишься, — говорил он мне в ответ на очередные просьбы.

— К тебе на днях приходил Миша Кусков, который и правил-то не знал, и ты его учил. Он же совсем тупой, как пробка. Он может играть в преферанс, а я нет?

— Да, любой мужчина, даже такой тупой, как он, будет играть намного лучше тебя. Преферанс — не нарды, там ничего не зависит от везения, нужно думать и считать, а ты этого физиологически делать не способна.

— Все равно научи.

— Не хочу тратить время впустую. Отстань.

Меня это страшно обижало.

— Почему ты ее не научишь, она ведь обижается? — спрашивала его мама.

— Ничего нет на свете более отвратительного, чем женщина-преферансистка. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Я знаю нескольких — ни семьи, ни дома, ничего у них нет. За собой не следят, пьют, ругаются матом, курят как паровоз — мужики в юбке.

— Да покажи ей правила, чтобы дома с ней играть. Ей больше и не надо.

— Нет, у нее есть способности, и она очень азартна. И, зная ее наследственность, можно предположить, что она подсядет на это дело. Не дай господи ей такое будущее.

Обычно отец играл не дома, а в своих карточных компаниях. Но пару раз я стала свидетелем того, до чего доводит людей болезнь. Отца не было дома два дня. Они играли без перерыва у его лучшего друга, Жоры Шиманова, известного московского конферансье, потом Жора не выдержал — все-таки он был не мальчик, и ему надо было давать концерты — и выгнал всю компанию взашей. Они переехали к одному из игроков и продолжили там. Все это время мама была на связи с Жорой и женой того мужика, у которого сейчас шла игра. Та в основном просила маму приехать и забрать отца, потому что третий участник не выдержал марафона и просто вырубился, упал на пол в обморочном состоянии. Эти же двое продолжали играть. Игра шла без перерыва третий день. В конце концов хозяйка квартиры выгнала картежников, причем своего мужа выставила с чемоданом, сказав, чтобы он больше не возвращался. Тот и бровью не повел, взял чемодан, и они с отцом приехали к нам домой. Они позвонили в Дверь утром, когда я собиралась в школу, небритые, осунувшиеся, с дикими красными глазами, в вонючей прокуренной одежде.

— Мы поиграем здесь, — отрывисто сказал отец.

Они прошли в комнату и закрыли за собой дверь. Мы с мамой переглянулись. К своему отцу я привыкла, он меня ничем уже удивить не мог, а вот его спутник, который до начала этого заплыва, по идее, был приличным, ухоженным мужчиной в хорошем костюме и галстуке, произвел на меня впечатление. Кроме пегой щетины на лице, стоящих дыбом волос и опухших красных глаз в его внешности обращали на себя внимание бурые пятна на рубашке, выбившейся из брюк и расстегнутой до середины, и галстук с распущенным узлом, который болтался у него на груди, как какая-то скрученная грязная тряпка. «Слезы он, что ли, им утирал?» — подумала я.

— Вам что-нибудь дать? Позавтракать, чай? — спросила мама.

— Нет! — пролаял из-за двери отец.

— Если можно, я бы выпил кофе, — произнес немного извиняющийся незнакомый мужской голос.

— Свари кофе, пожалуйста, я опаздываю, — попросила меня мама.