– Я тебя прощаю, – говорит он и сворачивает с шоссе на проселочную дорогу, по обе стороны которой растут деревья.

Молчу, уставившись на свои руки. С тех пор как началась вся эта история, Эш постоянно поддерживал меня, а я жутко подвела его и не смогла ничего внятно сказать о своих чувствах.

«Эш сказал, что влюбляется в меня». Никто из парней, с которыми я встречалась, не говорил мне такого. И, по правде говоря, только от него я и хотела бы это услышать. А в ответ начала только глупо заикаться. Смотрю на Эша. В профиль он не менее красив. Он смелый и дерзкий, но вдобавок к этому у него очень доброе сердце. Если бы я могла перемотать весь этот разговор назад и вести себя по-другому, я бы обязательно это сделала.

Он бросает на меня взгляд, и на его губах появляется легкая улыбка. Густо покраснев, я отворачиваюсь. Уставившись в окно, пытаюсь подобрать подходящие слова. «Возьми себя в руки, Новембер!» Последние лучи солнца проникают сквозь ветви деревьев, рисуя на дороге причудливые узоры. Солнце опускается к самому горизонту, заливая голые зимние ветви красным и оранжевым светом.

Внезапно деревья заканчиваются, проселочная дорога упирается в огромный круг с ухоженным газоном в центре. По ту сторону лужайки возвышается, устремив башни в темнеющее небо, огромный каменный особняк.

– Особняк «Воронье гнездо», – говорит Эш, в то время как я пытаюсь поднять челюсть с пола. Он объезжает круглую лужайку, и чем ближе мы к зданию, тем большее впечатление оно на меня производит. – Особняк двенадцатого века, который превратили в гостиницу. Здесь находится паб «Ворон», любимое место здешних жителей, а также место встреч Стратегов.

– Место встреч… Но разве мы не на территории Львов? – спрашиваю я, гадая, насколько это для нас опасно.

– Строго говоря, да. Но мы на окраине. К тому же на территории каждой Семьи есть подобные места, места, которые в течение тысячи лет все Стратеги использовали для обмена информацией и заключения сделок.

Эш тормозит, но прежде чем я успеваю открыть дверь, швейцар в белых перчатках и длиннополом пальто открывает ее для меня.

– Спасибо, – пищу я, разглядывая впечатляющий готический особняк. На двери висит огромный рождественский венок, а в каждом окне горит одна свеча, что придает всему зданию волшебный сказочный вид.

Швейцар берет наши сумки, Эш подает мне руку. Неловкость, которую я ощущала в Академии Абскондити, не идет ни в какое сравнение с тем, что я чувствую сейчас. Мы поднимаемся по веерообразной лестнице к входной двери, и Эш открывает ее перед нами.

Вестибюль представляет собой залу с потрясающе высокими сводчатыми потолками, покрытыми узором. Обшитые деревянными панелями стены украшены картинами в золоченых рамах и гирляндами из сосновых веток и красных ягод, а в центре стоит рождественская елка высотой в пятнадцать футов, в сравнении с которой городская елка на площади Пембрука кажется весьма убогой. Я бы завизжала от восторга, если бы не была уверена, что Эш меня за это убьет. Где моя чертова камера?!

Направляемся к большому старинному столу в дальнем конце зала. За ним сидит человек в охотничьем костюме из зеленого твида с аккуратной окладистой бородой.

Он улыбается:

– Рад видеть вас, мистер Ашай. Предполагаю, вам нужны ваши обычные апартаменты? – спрашивает он с шотландским акцентом. Потом поднимается и достает из одного из ящиков в столе старомодный железный ключ.

– Вы совершенно правы, Мюррей, – с таким же шотландским акцентом отвечает Эш.

Я едва не подпрыгиваю. Никогда не задумывалась над способностью Эша имитировать акценты – или над тем, что у меня таковая напрочь отсутствует.

Он берет ключ.

– Но не нужно провожать нас. У нас легкие сумки.

Эш отпускает меня, забирает наш багаж у швейцара, дает ему чаевые и направляется к внушительной изогнутой лестнице. Куда бы мы ни повернули, отовсюду открывается шикарный вид, и меня поражает, что мои родители отказались от всей этой роскоши и интриг ради тихой провинциальной жизни в Пембруке.

Эш открывает дверь в семейные апартаменты и включает свет.

– Да ты просто шутишь! – восклицаю я, торопливо заходя в комнату и чуть не спотыкаясь при этом. – Как будто мы попали в частные апартаменты какой-нибудь средневековой королевы.

Я вижу обитые черным бархатом диваны, высокие арочные окна и сводчатые потолки, канделябры и книжные шкафы до потолка.

– Нравится? – спрашивает Эш; его явно забавляет моя реакция.

– Нравится? Да я уже хочу здесь жить, – говорю я, обходя гостиную, касаясь пальцами резной мебели; мне кажется, что я попала в сказочное королевство. – Это и правда ваша жизнь… Вы просто держите самолеты и машины в других странах и живете в таких местах, как будто это обычное дело? – в восхищении восклицаю я.

Эш широко улыбается и весело смеется, давая понять, что уже не держит на меня зла. И я улыбаюсь в ответ.

– Сейчас нам надо пойти в паб. Там мы пообедаем, а заодно посмотрим, у кого может быть информация о твоем отце.

С сомнением смотрю на свои поношенные джинсы.

– Судя по здешней обстановке и обслуге, джинсы, видимо, не совсем подходящая одежда, – говорю я, но он уже исчезает с моей сумкой в одной из смежных комнат.

Захожу вслед за ним в спальню с кроватью под балдахином из прозрачной черной ткани.

– Можешь поселиться в комнате Лейлы, – говорит он.

Я киваю с открытым ртом и даю себе слово, что, несмотря на неизбежную опасность, буду наслаждаться каждой минутой.

Порывшись в гардеробе, Эш вытаскивает длинное сапфирово-синее платье, достойное принцессы.

– У вас с Лейлой примерно один размер, думаю, это подойдет. – Он протягивает мне платье.

«Эмили бы сейчас сошла с ума», – думаю я. И все мои восторги мгновенно улетучиваются. Эмили дома, в Пембруке, места себе не находит от страха за меня, папина жизнь в опасности, а я только что, сама того не желая, убила человека в лесу недалеко от собственного дома. Ничто уже не будет прежним. И я никогда не буду прежней.

Я сижу за туалетным столиком Лейлы и наношу на веки дымчатые тени. Последний раз я делала себе макияж еще до отъезда в Академию, и хотя я не такая фанатка косметики, как Эмили, мне всегда нравилось наряжаться и краситься. Последний штрих – вишневый блеск для губ. Растираю его на губах и встаю, разглаживая шелковистую ткань синего платья Лейлы. Я улыбаюсь своему отражению, но тут же в зеркале вижу у себя за спиной на кровати жестяную коробочку, и приподнятого настроения как не бывало.

Я даже не пытаюсь убедить себя, что в словах «пес старика Джека» содержится некий сентиментальный смысл. Папа обманывал меня, заключил с директором Академии сделку ради того, чтобы остановить своего брата, а потом оставил мне послание, которое сама я никогда бы не смогла расшифровать. Как будто человек, на которого я полагалась всю жизнь, который всегда поддерживал и оберегал меня, вдруг решил полностью изменить свой характер. Я поворачиваюсь, сердито смотрю на жестянку и быстро выхожу из комнаты в надежде, что она перестанет так действовать на меня, если я уберусь от нее подальше.