– Ну, конечно, Майкл Уолтон хотел бы претендовать на место президента класса – но он уже был номинирован на вице-президента, а менять должность уже слишком поздно.

Я прикусила губу. Мистер Дин – единственный учитель в школе, которого, по-видимому, настолько заботит ученический совет, что он смог так легко закрыть глаза на нарушение правил. – И как ты убедила мистера Дина дать тебе баллотироваться? Ты ведь уже пропустила период выдвижения.

Необходимо было собрать пять подписей, чтобы участвовать в выборах. Я получила их от Кэндис, Айзека, Пита, Миши и Мэтта во время обеда в пятницу перед собранием. Должна была быть причина, почему для Вайолет создали столько лазеек. Хотя можно предположить, что большие голубые глаза и длинные ресницы – все, что нужно было мистеру Дину, чтобы сделать для нее исключение. Или же Вайолет смогла повлиять на него каким-то другим, более странным способом.

– Никто, кроме Оливии, не выдвигал свою кандидатуру, – заметила Вайолет, – поэтому мне позволили предоставить подписи сегодня утром.

И в этот момент мистер Дин вышел из своего класса истории в другом конце коридора и кивнул нам, подняв руку в дружелюбном приветствии.

– Ну, – произнесла я (все еще не понимая, что не так с Вайолет, но все больше осознавая, что она опасна), – было бы круто, если бы мы все попали в ученический совет. – Вернувшись к шкафчику, чтобы забрать книги для утренних уроков, я поняла, что мне стоит приложить усилия, чтобы стать близкой подругой Вайолет и выведать о ней информацию. И хотя меня мутило от мысли о сотрудничестве с ней в ученическом совете в течение целого года – кажется, она и вправду была в восторге от того, чтобы мы с Трейси стали ее новыми лучшими подругами.

В обед все сразу заметили, что Вайолет, через стол от нас, сидит с Трейси Хартфорд. Миша кипела:

– Кем она себя возомнила? Вы видели ее постеры? Неужели она думает, что сможет занять место Оливии?

Мэтт положил руку на спину Миши, пытаясь ее успокоить.

– Она просто баллотируется в совет. Это не так уж важно.

Но ничто не могло успокоить Мишу, бросавшую сердитые взгляды в ту часть столовой.

– Это важно, и это не просто место в совете.

Мои попытки выглядеть так, словно я не переживаю из-за Вайолет, были прерваны парнем в зеленой армейской куртке, стоявшим возле автоматов. Без сомнений это был Трей – непонятно, почему я не заметила его раньше. Он стоял ко мне спиной, и я наблюдала, как правой рукой он сует потертый доллар в автомат и нажимает кнопку выбора. Автомат выплюнул заказ, Трей взял банку содовой и пошел прочь – вниз по лестнице, ведущей в раздевалку.

Я снова задумалась, видела ли Вайолет Трея в своем предсказании смерти Оливии. Она точно знала, что Оливия в момент смерти не будет вести машину. Но знала ли она, что Трей выживет?

И опять задалась вопросом: что делал Трей в Грин-Бей в пятницу. Как и все остальное, связанное с аварией, – совпадение, что он столкнулся с Оливией, когда ее машина не заводилась, не могло не казаться подозрительным.

Подозревать Трея в пособничестве Вайолет мне хотелось меньше всего.

Во время долгой прогулки домой я остановилась примерно через полторы мили, чтобы сменить стильные узкие «оксфорды» на кроссовки. На задней стороне левой щиколотки уже образовался большой водяной пузырь. Обойдя угол и пройдя мимо пустой площадки, я вдруг почувствовала, что дома что-то не так. Я не могла сказать, что именно. Это не было похоже на предчувствие или предвидение опасности. Просто слабое подозрение – похожее на то, как я ощутила мозоль на ноге полчаса назад.

Войдя в дом, я обнаружила невероятную тишину. Пошла на кухню и по привычке открыла холодильник, прежде чем поняла, что не слышала, как Мокси трясет своим ошейником. Она уже давно не встречала меня у двери из-за артрита, но обычно, лишь только очутившись дома, я слышала, как она поднимается из какого-нибудь угла дома, где спала, встряхивает шерсть и ошейник со звенящими подвесками.

Но в тот день не было никакого звона. Я медленно закрыла дверь холодильника – меня начало охватывать ужасное чувство. У меня пока не было причин плакать, но я чувствовала, как слезы подступают к глазам. Сначала я проверила столовую, где Мокси любила лежать рядом с радиатором. Потом заглянула в комнату мамы, надеясь увидеть черно-белый меховой шарик у изножья кровати, где наша собака тоже часто любила подремать.

– Мокси? – позвала я в коридоре, недоумевая, где еще она может быть. У Мокси были любимые места в доме, где она могла растянуться и отдохнуть, но я не обнаружила ее ни в одном из них. Наконец, проверив все обычные места, я вошла в свою комнату. Мокси лежала, свернувшись шариком, на кровати, положив голову на подушку – так она спала в детстве. Родители подарили Мокси мне и Дженни, когда нам исполнилось три, потому что сестра неотступно просила купить щеночка. Я села на край кровати, не желая пугать собаку, если она спала, – но уже догадывалась, что это не так. Я нежно коснулась мягкой головки Мокси – и мои страхи подтвердились. Она не дышала: ее грудь не поднималась, а ноздри не раздувались, как когда она спала и ей снилось, что она кого-то преследует во дворе.

«Не могу поверить, что это произошло», – подумала я.

Я прижалась головой к холодному неподвижному тельцу собаки – и в это мгновение почувствовала, что Мокси никогда не была так далека от меня, как сейчас. Осталось неизвестным, когда именно она умерла. Скорее всего, она забралась на мою кровать и ушла в вечность после того, как мама днем уехала в Шебойган. Я хотела написать маме, но не могла найти подходящих слов, которые не огорчили бы ее до крайней степени. Вполне возможно, эта новость так расстроит маму, что она не сможет вести машину. Так что вместо этого я пару раз поцеловала Мокси в головку и погладила по шерсти, прежде чем отправиться в гараж, решив похоронить ее до возвращения мамы. Ей и так будет сложно принять смерть нашей собаки – незачем ей еще и смотреть на ее неподвижное бездыханное тельце.

Выйдя на задний двор, я принялась копать возле забора, где сама Мокси любила рыть ямки. Через несколько минут мои ладони начали гореть от трения о рукоять лопаты, а я сама обливалась потом. Я сделала небольшую паузу, чтобы перевести дыхание, и глянула на результат своего труда – ямку едва ли глубже пяти дюймов. Я услышала, как за спиной хлопнула калитка. Оглянувшись, я увидела, как ко мне подходит Трей с лопатой из своего гаража в руках. На его левой руке больше не было синей повязки. Не говоря ни слова, он начал копать в том же месте. Я вытерла пот со лба рукавом толстовки и подумала, достаточно ли восстановилась его левая рука, чтобы он так ее напрягал, – но спросить не осмелилась.

– Если ты не против, скажи, пожалуйста, для чего мы копаем? – поинтересовался Трей через пару минут, остановившись, чтобы перевести дыхание.

– Моя собака умерла, – сказала я как можно спокойнее, не желая плакать перед ним. Я чувствовала, что из носа вот-вот потечет, но старалась подавить наворачивающиеся на глаза слезы. Синяки на его лице отвлекли меня от горя, вызванного смертью Мокси: припухлость исчезла; теперь вдоль его скулы виднелся только темно-лиловый синяк – такой же, как вокруг губы и вдоль челюсти. Трей не стал больше допытываться, и вскоре мы уже стояли перед ямой достаточного размера: примерно три фута глубиной.