После секундного колебания он отвечает:

– Ладно, присылай все, что есть. Разберусь и перезвоню.

Я опять благодарю его, прошу беречь себя, отключаюсь и снова открываю приложение, отслеживающее местонахождение Ланни. Она по-прежнему на вечеринке. Вижу через лобовое стекло машины большой дом, полный людей и света. Сползаю пониже на сиденье, устраиваясь поудобнее.

Я собираюсь не сводить с Ланни глаз всю ночь. Даже если Лео в Калифорнии, это не означает, что нет других опасностей.

9

Коннор

Рано утром мама стучится в дверь, разделяющую наши номера.

– Коннор, – тихонько спрашивает она. – Не спишь?

Я со стоном ерзаю под одеялом, притворяясь, что проснулся только сейчас, а не несколько часов назад. Мама так нервничает из-за меня, что взбесилась бы, узнав, что я плохо сплю.

– Что случилось? – бормочу я, для пущей убедительности протирая глаза.

– Я ухожу, надо кое с кем поговорить о расследовании. Деньги на комоде в моем номере – если вы с Ви захотите позавтракать, здесь рядом кафе. Но больше никуда не ходите, не предупредив меня, тем более поодиночке. Скорее всего, вернусь к ланчу, но, если не получится, напишу.

– Ладно.

Я не утруждаюсь сообщить ей, что Ви вряд ли проснется раньше полудня.

Мама колеблется:

– С вами все будет в порядке?

– Все будет хорошо.

Она снова делает паузу. Мама всегда панически боялась оставлять нас одних, но сейчас ее беспокоит что-то еще. Наверняка это из-за того, что случилось в школе. Знаю, ей хочется поговорить, но я не готов. Боюсь, если заговорю о Кевине, то начну орать без остановки. Я так зол, растерян, расстроен и чертовски сердит на него. Мама верит в психотерапию и явно хочет, чтобы я разобрался в своих чувствах, но я не хочу.

Особенно мне не хочется признавать, что Кевин был моим лучшим другом и что я боюсь за него. Боюсь, что он может умереть. Даже после всего, что сделал. Знаю, я должен ненавидеть его, как и своего отца. И я ненавижу, но одновременно не ненавижу. Все это так сложно…

– Ну, ладно, – наконец говорит мама. – Не забудь запереть за мной.

– Хорошо.

Я стараюсь скрыть раздражение в голосе, но не уверен, что у меня получилось. Знаю, по-другому мама не может: у нее есть причины волноваться за нас. Просто со временем это начинает бесить.

Мама со вздохом уходит в свой номер. Слышу, как она ходит туда-сюда по комнате, собираясь, потом ее дверь открывается и закрывается. Встаю с кровати, захожу в ее номер и задвигаю цепочку, гремя так громко, чтобы мама услышала по другую сторону двери.

Через секунду мотор заводится и стихает: мама выехала со стоянки. Возвращаюсь в кровать, гашу свет и пялюсь в темный потолок. Хочу заснуть, но знаю, что не получится. Голова пухнет от мыслей и слишком острых воспоминаний.

Так делать нельзя, но я все равно хватаю телефон, открываю интернет и с приглушенной подсветкой экрана набираю в поиске свое имя. Я заранее знаю, что именно там найду, но не могу остановиться. Это как с дырой на месте вырванного зуба: не можешь перестать трогать ее, даже если это больно и делается только хуже.

Последний раз я искал себя пару часов назад, и с тех пор появилось около десятка новых статей. Есть серьезные новостные репортажи из авторитетных источников на основе фактов. Но большинство – просто мусор, сенсация ради сенсации, для привлечения читателей. Таким журналистам глубоко плевать на неприкосновенность частной жизни и на то, что я несовершеннолетний и мои права нужно соблюдать.

В топе статья под названием «Яблочко от яблони». Открываю ее, словно хочу сам себя наказать. Вверху страницы моя прошлогодняя школьная фотография рядом с папиной тюремной фотографией. Секунду пристально разглядываю их, ища сходство и отличия, и задумываюсь, что же увидят другие люди.

Статья, само собой, полное дерьмо. Не важно, что стрелком был Кевин, а я всего лишь свидетель – там сказано, что раз я сын известного серийного убийцы, то, значит, тоже как-то замешан. Есть несколько интервью с моими одноклассниками, и у меня внутри все горит, когда я читаю это. Меня описывают как странного одиночку без друзей. Один парень вспоминает, как я сильно избил другого парня и тот попал в больницу. Он не сказал, что это произошло на школьной тренировке по стрельбе из лука, когда у меня началось ПТСР[15] и я запаниковал.

Девушка по имени Эмили, с которой мы вместе ходим на биологию, заявляет, что совсем не удивится, если узнает, что я имею отношение к стрельбе. «Он именно такой парень, понимаете? Есть в нем что-то отталкивающее. Да, с ним что-то не так. Я никогда не оставалась с ним наедине. И мои подруги тоже. Мы все его боялись. И, оказалось, правильно делали».

Мои щеки вспыхивают от этих слов. Мы с Эмили несколько недель назад вместе делали лабораторную работу и, казалось, неплохо ладили. Она вела себя нормально, даже дружелюбно, и я подумал, что моя школьная репутация странного парня идет на убыль.

Закрываю глаза, вспоминая наше общение и пытаясь взглянуть на него объективно. Неужели я видел только то, что хотел видеть?

Есть высказывания и других одноклассников в том же духе. Вспоминаю их по именам. Я не дружил ни с кем из них, но они вроде относились ко мне нормально, в отличие от некоторых других школьников. А теперь как с цепи сорвались. Эти ребята утверждают, что знают меня, хотя на самом деле ничего обо мне не знают.

Читая это дерьмо, я, как ни странно, начинаю скучать по Кевину. Его взбесили бы эти статейки, и он нашел бы, что сказать про Эмили и прочих, выстроившихся в очередь за своими пятнадцатью минутами славы[16].

Мысли о Кевине заставляют меня вспомнить тот момент, когда я увидел его в коридоре в тот день, и как у меня ушло нереально много времени, чтобы понять, что именно у него в руках. По-моему, это просто бессмыслица. Зачем ему проносить ствол в школу? Зачем вообще брать его в руки?

Все так запуталось… Я надеялся, что это какой-то прикол или ошибка, что он просто выпендривается. Но потом раздался выстрел, который получился чертовски громким, потому что мы находились в помещении и наушников на нас не было. А металлические шкафчики, линолеум на полу и плитка на потолке так усиливали и отражали звук, что моя голова словно взорвалась…

Я роняю телефон и перекатываюсь на живот, застонав в подушку: