– Да, точно. Чтоб никто не выделывался. Так что, – сказал Гриша, чихнув, – не все такие чудовища, как можно сперва посчитать. Подумай об этом.

– Аминь.

Слова местного сантехнических дел мастера не вполне убедили Павла. В его сознании все крепче становилась мысль о том, что Алевтина Эдуардовна, эта коррумпированная дрянь, которая не очень держит людей за человеков, заслуживает смерти…

Впрочем, за эти несколько дней он понял, что несчастлив не из-за нее, а из-за себя. «А может, обойдется и без радикальных мер», – подумал Павел и с болью и негодованием вспомнил, как сильно оскорбило Кристину отношение хозяйки к ее здоровью.

– Грих, может, ты и прав. Но я думаю, что некоторые вещи прощать нельзя, а горбатого только могила исправит. Не терпеть же это?

– Ну, смотри сам. Меня она устраивает, деньги, хоть и небольшие, платит. О, вот и все. Мы молодцы! – Воскликнул молдаванин с добрыми глазами и хрипотцой в голосе о раковине, держащейся теперь не на соплях.

– Спасибо за помощь!

– И тебе спасибо. Не благодари. Ты позвал, а подсобить здесь – это моя работа. С ванной-то справились. Ну и здесь все оказалось решаемо, – ответил Гриша, собирая инструменты.

– Доброй ночи.

– И тебе.

2

Спал в ту ночь Павел очень беспокойно.

Молодому человеку приснился сон, очень четкий и конкретный. Прямо скажем, реалистичный. Вот Петербург, Сенная площадь. Люди снуют туда-сюда. А вот и знакомый Вознесенский проспект, 33. Двор дома, в котором живут они с Кристинкой. Зима, снежок сыплет и настроение такое… новогоднее, как в детстве, когда ждешь чудес и Деда Мороза. Все крайне приветливо, и, несмотря на морозец, на улице хорошо и уходить не хочется. Но Павла зовут друзья на творческий вечер в арт-пространстве дома. Как говорится, бьют – беги, а зовут – иди.

Куча народу, приятные все лица. Тусовка, массовка. Ананасы и советское шампанское. Кисло, но на халяву все вкуснее. А потом раз – пространство дома изменяется и вместо нынешнего уютного постсоветского андеграунда превращается в пародию на автомобильную парковку, смешанную с кладбищем. Паника, крики, звон. Страх берет! Павел стоит, смотрит на все это дело и пошевелиться не может. А народ бежит прямо на него. Потом раз – и все куда-то исчезают. Все как один.

Только в ушах остается звенящая тишина и больше ничего. Кроме чувства всепроникающего одиночества, от которого никуда не скрыться. Но что это? Дом вновь залит солнечным светом. И пусть внутри стены его местами обшарпаны, а удобства оставляют желать лучшего, с тоской вспоминая о временах своей молодости, раньше, казалось бы, от этой неприкрытой простоты и бедности веяло теплом и безопасностью. Но теперь, во сне, все вроде бы то же самое – тот же дом, те же стены и обстановка. Вот только уюта нет. Одна лишь пустота, и солнечный свет не греет и не позволяет тебе надеяться на лучшее, а только леденит душу, оставаясь к тебе безучастным.

Пустые комнаты и никого нет рядом: броди где хочешь, словно ребенок, играющий в какую-то приключенческую игру в своем собственном мирке пульсирующего яркими красками воображения, ведь знаешь, что это сон. И ходишь, но без удовольствия, пусть даже чувствуешь себя здесь хозяином. Хотя это только снится, а все равно – страшно. Спишь и видишь, что не ты хозяин этого дома, а он владеет тобой. Тем более, когда ты с ним один на один. «Я твой, делай со мной что хочешь», – говорит он, приглашая тебя войти в очередную комнату. Но затем становится ясно, что это все – насмешка, ведь дом бесполезен, а ты в нем – взаперти.

Проснулся Павел сам не свой, свой не сам. На лбу холодный пот, даже наволочка мокрая. Хотел было отшутиться перед самим собой – мол, «пить меньше надо», но вместо этого шумно выдохнул, чем разбудил Кристину.

– Пах, ты чего кряхтишь… Все о’кей? – Девушка была явно встревожена, но ее тревога действовала на него успокаивающе.

Придя в себя, он с удовольствием отметил, что ее лицо, пусть и тронутое сном, так же красиво, как и днем.

– Да, Кристиш, все отлично. Во сне бывает, дернулся и саданулся локтем, – ответил Павел, заметив, как по щеке присевшей вдруг на его кровать соседки скользнул белой полоской свет дворового фонаря.

Классный момент был испорчен мыслями о кошмаре. Молодой человек был частью сновидения, как зритель становится частью захватывающего фильма, и это пугало больше всего. Парню захотелось съехать с темы и не думать, что сны хранят в себе мир – другой, но не менее реальный.

– Фигасе ты резвая! В два прыжка до меня добралась. С чего бы это? – улыбнулся он, надеясь не рассказывать ей, что произошло на самом деле.

Но Кристина была умна и из лучших побуждений спросила, легонько положив свою молочного цвета руку ему на плечо:

– Серьезно, дружок. Что за фигня?

Тут эта парочка, оба два расхохотались так, что разбудили даже Вику, которая поспешила что есть силы постучать им об этом в стенку.

– Ладно, все. Давай успокоимся, – сказал Паша, стукнув удмуртке в ответ.

– Ха-ха, а чего ты заржал? Не, ну серьезно. Кошмар приснился?

– Почему тебе не все равно?

– Мы живем вместе. Ты меня поддерживаешь. Этого мало?

– Да не, нормально. Ну… – Павел вдохнул поглубже, ныряя в воспоминания о кошмаре, и, вынырнув из них, ответил: – Я не все уже помню, да и сон, в общем-то, ниче особенного. Но в общем он примерно такой. Представь себе Питер. Наш дом. Всякие люди с улицы через арку в него заходят, а обратно не возвращаются. Так, словно внутри и нет никого. И не было никогда. Будто бы дом совсем пуст. Ну, или он, не знаю… проглотил их, что ли. Похоронил их в себе. Потом бац – смотрю, а я уже в доме нашем. А он и правда весь такой пустой. Большой и весь сквозь окна залит солнечным светом, и как будто живой, но все-таки мертвый, потому что в нем никого нет, кроме меня. А потом раз, откуда ни возьмись, куча народа – безликие и какие-то разномастные молодые ребята, и все толпой бегут за мной, бегут и вдруг – нет никого. – Парень сделал очередной вдох и оценивающе посмотрел на девушку.

– Я слушаю, слушаю, – сказала она так нежно, что он ощутил себя самым счастливым на свете.

После небольшой паузы он закончил:

– А я опять один. И только пустота везде и тишина, от которой звенит в ушах. И такой испуг меня взял, такой, словно я навсегда тут останусь один. Как попал сюда – не знаю, а выбраться нет возможности. И эта вечная звенящая тишина, от которой бегут мурашки. Вот после такого я и проснулся. Глупо очень и по-детски, знаю. Поэтому и не хотел тебе говорить. А сколько ваще времени?

– А тебе есть до него дело? И ваще — передразнила его соседка, – можно… я лягу с тобой рядом?

Вот так поворот!

– Эм… Конечно, если ты хочешь. Но почему?

– Неужели тебе всегда нужны объяснения? А просто принять мое желание как оно есть можешь?