Утром за ним прибыл вестовой:

– Вызывают в правление, – передал он. – Завтра выступаем.

Атаман войска, представив его Звенигородскому, сообщил:

– Степан Гладков, назначен старшим конвоя, и отныне вся охрана в пути будет подчиняться только ему.

– Степан, пойдете на Гилянь. Ты эту дорогу знаешь. Думаю, что справишься.

– Подчиняться будешь лично князю – Андрею Ивановичу Звенигородскому, – подчеркнул он. И когда тот пригласил его позавтракать, он уже не удивился, с чего бы? «Приятно, но и ответственно», – думал он. И чувство это вскоре окрепло, и час от часу в нем нарастала уверенность, что он с этой задачей непременно справится.

В назначенное время русское посольство во главе с князем Звенигородским, переправившись через Сунжу, тронулось в путь.

Стояла хорошая погода. После холодной весны с ледяными ветрами, дувшими с Каспия, настали теплые, солнечные дни. По ущелью, в которое они въехали через несколько дней, слева и справа поднимались утесы. Внизу сдавленная скалами билась Яман-Су, ворочая валуны и взметая белые пенящиеся брызги.

Казачий авангард вел посольский отряд по-над рекой, то теряя, то снова находя горную дорогу. Грохот заполнял ущелье. Узкая дорога, похожая более на вьючную тропу, шла над бездной, то обрываясь, то снова извиваясь по карнизу скал. За поворотом дорогу перегородил огромный, нависший над бездной утес.

«Здесь проходит только друг», – затейливой арабской вязью было написано на нем. Колонна еще медленно потянулась вверх, но вскоре спустилась в долину. В низинах, как и в горах, еще лежал кое-где снег, но ядреный воздух, в котором, чертя крылами зигзаги, носились ласточки, говорил о том, что лето пришло и в Дагестан.

С каждым утром солнце вставало горячее, чем вчера.

В Гилянь, уже подвластную главному шаху, изгнавшему оттуда царя Ахмата, князь Звенигородский въехал ранним теплым утром. Везде были тишина и порядок, подчеркивающие неусыпную деятельность государственной власти. Владетели честили посла как вестника Федоровой дружбы к шаху. Но простые люди, встречающиеся на пути, были в унынии.

– Мы мирные люди, – говорили они. – Но наши ханы не хотят и дня прожить без войны. А тут еще турки покоя не дают, как жить?

Они обступили возок князя, и каждый желал что-то сказать. Один, приблизившись наиболее близко, сказал:

– Мы знаем, вы едете к шаху. Народ слышал, что русский царь послал вас к Аббасу. Защитите нас, возьмите под свою защиту. А он и так уже разорил нас.

– Вот бы послушал Борис Годунов эти просьбы, – озабоченно сказал князь, когда ему перевели эти слова.

А шум вокруг все усиливался.

– Смотрите, вон по склонам зеленеют виноградники, вон наши стада пасутся у речки, – говорил все тот же перс, показывая рукой, – но все это в любое время может быть опустошено и выжжено. Защитите нас!

Но выслушивать времени не было, и посольство тронулось.

– Да, много народов на свете. Есть народы большие и малые, и сильный готов проглотить слабого, – отвечал в сердцах князь. – Испокон веков так заведено. Несчастен родившийся на границе, среди народа слабого, не нашедшего поддержки со стороны.

Шах Аббас принял Звенигородского в Кашане. Здание, в которое вступило посольство, было глинобитным, но по сравнению с другими строениями казалось дворцом. Посла и его свиту ввели в просторные, устланные коврами покои. Аббас был окружен блестящим двором, царевичами и вельможами, с осыпанною алмазами саблей на бедре. Он подал ему свою руку и произнес:

– Добро пожаловать! Я очень рад, что именно вас государь послал к нам. Да будут долгими годы царствования Федора и его главного визиря Годунова.

Приняв подарки от царя и Годунова, Аббас организовал для русского посланника пир и гулянья. В саду гремели музыка и пляски, в поле – воинские игры.

Шах хвалился войском, цветущим состоянием художеств и торговли, пышностью и величием двора, сам вихрем носился на резвом аргамаке, метко пускал стрелы в цель.

– Ни отец, ни дед мой не имели такого, – хвалился он Звенигородскому, показывая свои редкие сокровища: желтый яхонт весом в сто золотников, назначенный им в подарок царю, богатое седло Тамерланово, латы и шлемы персидских мастеров.

Показал он послу и свою конницу.

– Хотят выглядеть впечатляюще, – говорил князю хорунжий Гладков, сидящий рядом с ним, – а пригодны больше для набегов. Даже невооруженным глазом видно, что в большинстве своем она состоит из наездников, совершенно не обученных военному делу.

Сделав несколько поворотов, конные отряды остановились. Наиболее пышно разодетые всадники начали джигитовку. Аббас и Звенигородский внимательно следили за происходящим. Один всадник, проскакав с двумя шашками, поразил два чучела, остальные остались нетронутыми. Второй, наиболее ловкий, поразил не только чучела, но перескочил через плетневую перегородку, а вот третьему совсем не повезло, лошадь его преграду брать отказалась, и он свалился.

Аббасу это не понравилось, и он насупился. Видя это, князь обратился к нему:

– Можно мои казаки покажут свое мастерство.

Холодно улыбнувшись, Аббас ответил:

– Давай.

Звенигородский повернулся к Гладкову и восторженно сказал:

– А ну, покажите!

И тогда на поляну выскочили три бравых гребенца в черкесках и с шашками на боку. И чего только они ни вытворяли на сытых кабардинских конях! И двое на одном, и трое на двух, и боролись на скаку, и падали вниз. Клали коня на землю, подбирали раненого и, как в станицах, хватали с земли монеты.

– Якши! Якши![23] – неслось отовсюду.

А казаки, жмурясь от солнца, еще рьяней носились по кругу.

– Видите, князь, как мои люди радуются успеху ваших казаков? – спросил Аббас у князя, хотя было видно, что это ему не особо понравилось.

Начав беседовать с послом о делах, Аббас уверял его в твердом намерении изгнать ненавистных оттоманов из западных областей Персии, но прежде отнять Хорасан у царя Бухарского Абдулы, который отвоевал его у отца Аббаса и завоевал Хиву.

– Я живу одной мыслью, – говорил Аббас, – восстановить целостность и знаменитость древней Персии. Имею сорок тысяч всадников, тридцать тысяч пеших воинов, шесть тысяч стрельцов с огненным боем. Смирю ближнего недруга, а после и султана.

– Довольствуясь искренним обещанием государя московского содействовать этому успеху, я клянусь, что разделю успех этого великого подвига, славу и выгоду оного.

Бесспорно уступая нам Иверию, Аббас на ухо послу сказал:

– Царь Александр обманывает вас, он грубит мне и тайно платит дань султану.