произнесла Настя невзначай, лежа на полу и поглядывая вверх в момент простого отдыха. — Аврора разрушена из-за Осколка — или же там и правда было землетрясение? Зачем Опус создал Монолит, если на нем и так полно ресурсов? Или там нет ничего и… — Настя ощущала почти физическую тяжесть от каждого нового вопроса. — Что значит это твое «по какому календарю считать»? У нас один календарь на две планеты… если прибавить эти шестьдесят четыре года, что мы тут торчим, значит, сейчас… триста девяносто девятый год… Прикольно, вот-вот — и новый век наступит. Или этот календарь Опус выдумал? Мы так мало живем…

— Мы создали календарь Триединства, — Люба заговорила отрешенно, — очень сложно структурировать на бумаге перемещения во времени, когда узлов становится слишком много. Наступает момент, когда причина и следствие становятся одним и тем же. И чтобы понять, за какую нить дернуть…. Это сложно объяснить. Петля Бэккера на Монолите — детский сад, как два плюс два, — считай, одноклеточное событие.

Настя чуть поднялась и села на пол, опершись спиной на стену, встретив мрачный взгляд Любы.

— Время и Судьба научили меня главному — нет худшего врага, чем ты сам.

Не верить в буквальность этого выражения было невозможно. Этот взгляд и голос скрывали историю достаточно жуткую, чтобы Насте стало искренне жаль эту женщину. Из-за сочувствия к ней Настя попросту не хочет выяснять отношения или взывать к справедливости в угоду сохранению малейшей человечности. Она хотела что-то сказать, пообщаться по-человечески о самом непринужденном, но все никак не могла подобрать ни единой темы. Ее угнетали не только место и время, но и непривычное состояние заслуженного одиночества.

— Спасибо. Было на удивление вкусно, — сухо поблагодарила Настя Оцелота, поглядывая на остаток его тела в криокамере с неприкрытым сочувствием. — И спасибо тебе, что не бросил нас.

— Рад стараться.

Несколько минут они молча сидели, наслаждаясь тишиной и покоем. Настя медленно заговорила, подходя к очень важному выводу:

— Я не представляю, как выкрасть этот щит или уговорить их хоть на что-то полезное нам… потому что все, что полезно нам здесь, вредит им там. Да и времени мало, чтобы что-то сделать. И даже если мы изменим хоть одну составляющую, то все остальное развалится. Хотя они и так проиграют, так что не все ли равно?

— Бэккер думал так же, — кратко обронила Люба.

— Да, знаю. — Настя же отреагировала смиренно. — Теперь-то я его понимаю. Все так сложно, что и вправду хочется радикальных мер. Как быстрый способ сделать хоть что-то. Выбраться из густой паутины слишком сложно, потянешь одну нить — зацепишь остальные, хоть календарь хронологии составляй.

— Не хочу быть пессимистом, но, как показывает практика, самые верные решения — самые простые в осмыслении и реализации.

— Есть кое-что, — заговорила Настя вызывающе, — чего мы не пробовали. Это опрометчиво, рискованно и опасно. Единственные, кто не задействован в битве, — это мы. Я и Люба. Пока они там умирали, мы были здесь, под твоим присмотром, Оцелот. Вы оба не можете не знать, что если мы с Любой там убьем их, то вернемся сюда живыми и здоровыми, как было с Бэккером.

— Да, — Оцелот рассуждал неспешно. — Время-то, может, и прямое, но когда проскакиваешь через срез, то для новой версии ты будешь пришельцем из предыдущей версии.

— Что если попросить ту Настю и Любу забрать щит? Или можно расписать им все события, чтобы они передали их Беккеру и поменяли стратегию? А еще…

— Не лучшая идея.

— И почему же, Оцелот, это не лучшая идея?

— Потому что без вас там меня здесь не будет. А корабль, который я сохранил для вас, некому будет восстановить — следовательно, вы вернетесь в место без транспорта. И это еще не все — здесь не будет Осколка, потому что если вы победите…

— Мы можем их попросить все это сделать. — Настя набирала обороты, уверенно выстраивая план действий. — Подумайте сами — если они победят, то нужно будет лишь оставить в этом корабле все необходимое и предупредить тебя. Мы вернемся… Стой, погоди, если у тебя не будет Осколка здесь, то как мы…

— Вас возвращает не он — а нестабильная дыра в пространстве и времени.

— Ну так еще лучше! Они оставят здесь целый Осколок, нас затянет через эту дыру, воспользуемся им и вернемся в прошлое с концами.

— А что будет с ними? Те Настя и Люба не исчезнут при вашем появлении. Если собираешься делить жизнь и время на двоих, то подумай, как это ни странно прозвучит, дважды.

— Мы не должны менять наше прошлое! — Люба заговорила впервые после обеда, уверенно и властно. — Настя и Люба должны упасть, чтобы Оцелот забрал их. Вся проблема в Осколке. Пока они будут там лежать десятки лет, мы с тобой сможем прожить жизнь вместо них, пока не умрем от старости, как обычные люди.

— И будем знать… что они там повторят… повторят вот это все? — Настя не могла уложить в голове эту концепцию.

— Они уже справились, потому что это мы, здесь и сейчас.

— Любовь хочет сказать, Настя, что все не так и плохо. Мы видели куда более трагичные судьбы в узлах времени. На самом деле этот вариант — один из самых невинных, вам даже не надо договариваться с собой — чего, к слову, добиться, как показывала практика, еще то достижение. Любовь подтвердит, у нее в этом большой опыт.

Люба никак не прокомментировала последние слова Оцелота, хотя в глазах ее Настя смогла углядеть отблеск тяжелых воспоминаний.

— Так, подождите, это все… я не… Это не решает главной проблемы — Варвар. Если он победит, то остальное…

— Мы так и не видели окончание, — заключила Люба, зародив в Насте последнюю надежду на иной вариант развития. Ведь и правда, они не знают, что было после того, как Варвар и Петя исчезли.

19

Когда Рода и Оскар затаились в глубинке Целестина, восприятие времен исказилось, предоставив им лучшую почву между былым и грядущим для осмысления своего незавидного положения. Если Особи не погибли, значит, шансы выжить им двоим в этих неизвестных тоннелях сводятся к нулю, не говоря уже о как таковом выходе из этого места, наличие которого абсолютно не досказано, что, в свою очередь, будет не так и важно на фоне кончающегося запаса кислорода в баллонах. Подтолкнуть их к решительным действиям в большей степени мотивировала доведенная до предела ценности одна мотивация, только каждый трактовал ее со своей крайности: Рода верила, что Бэккер победил, ей искренне хотелось