бродит средь лугов.

Ночью, в неге и прохладе,

Отдыхает от трудов

В лицезренье сладких снов.

Только я лишен покоя

Страстью горькой, роковою.

В час закатный, час рассветный,

Ночью, в звездной тишине

Сердце болью несусветной

Наяву или во сне

Надрывает душу мне.

Каждый миг и каждый час

Я узреть мечтаю вас.

И, конец предвидя скорый,

Муке сей себя вручаю,

Без упрека и укора

Смерть благую предвкушаю.

Только тщетно к ней взываю:

Ей ко мне не обрести

Заповедного пути.

И на смену муке прежней

Сразу новая идет.

Круг несчастий безнадежных

Свой свершает оборот

И в тиски меня берет.

Им конца и краю нет,

И не мил мне белый свет.

Меж слезами и стенаньем

Я душою возмужал.

Воплощеньем всех страданий

Для других невольно стал.

И друзьям я завещал

Облик мой в душе своей

Сохранить до лучших дней.

Так далек конец желанный,

Так жестока длань судьбы,

Что, печалью обуянный,

Я смирился без борьбы.

Для какой же доли странной

Был рожден я – не пойму,

В толк вовеки не возьму.

Глава XIX

О том, как няня рассказывает Аонии о занятиях пастуха, певшего песню

И сказав эти последние слова, он, казалось, уже не мог сдержать слез и, едва закончив, замолк, словно измученный собственными словами. Няня поняла это потому, что он выпустил флейту из рук и вытер слезы полой накидки. Ее охватила такая жалость к нему, что она тоже расплакалась. И она обязательно заговорила бы с ним, если бы ее не позвали домой. Она нехотя встала и пошла, думая только о пастухе, который скрывал, по ее мнению, какую-то большую тайну.

И так как чему быть, того не миновать, няня, возвратясь домой, встретила Аонию и, естественно, с лучшими намерениями все ей рассказала, неоднократно клянясь и божась, что это не мог быть пастух. И, поскольку Аония уже очень хорошо стала понимать язык этих мест, няня повторила ей песню и рассказала, как пастух с последними ее словами выронил флейту из рук и полой накидки из грубошерстной ткани стал вытирать слезы, а вытерев их, стал смотреть на накидку, поддерживая ее обеими руками и, казалось, вспоминая ее прежнего хозяина, а затем, по этой ли или по какой-нибудь другой причине, спрятал в нее лицо и, глубоко вздохнув, так и оставался в таком положении, когда она уходила, и как ей сделалось грустно, когда ее позвали домой, а ведь она уже давно не грустила из-за посторонних людей.

И сказав о посторонних людях, старая няня почувствовала, что к горлу подступают рыдания, отвернулась и стала хлопотать по хозяйству. Госпожа Аония, которой тогда было то ли тринадцать, то ли четырнадцать лет, и она еще не знала, что такое любовь, увлажнила слезами жалости свой прекрасный лик и уже почувствовала некоторую склонность к незнакомому пастуху: так много значат в иные моменты кстати сказанные слова! И не будь она столь юной, она сама бы поняла, что незнакомец был ей уже не безразличен.

Но пока она этого еще не понимала. Тысячу раз в тот День она приставала к няне, то с просьбой повторить его песню, то с требованием рассказать ей, каков он был собою.

И в конце концов, когда Аония в очередной раз спросила няню, как выглядел пастух, та ответила:

– Я его и раньше встречала: у него стройный стан, хорошая фигура и правильные черты лица, густая бородка – вероятно, впервые выросшая, ясные светлые, немного сероватые глаза. И сразу видно, что какая-то печаль терзает его сердце.

Тогда Аония спросила, когда раньше няня его встречала. Та отвечала, что пастух часто бродил за их домом и иногда заговаривал со слугами. Бывало, что он пас свои стада на берегу реки, и все звали его пастухом с флейтой, ибо в тех местах его все уже знали.

Аония не знала его, потому что редко выходила из дома. Но теперь ей захотелось найти способ посмотреть на него – так ее разжалобили рассказ о нем и его песня.

И поскольку все шло к этому, еще до рассвета, когда няня вышла на балкон, опоясывающий собой весь дом и частично используемый под кладовую, она увидела, что одинокий пастух стоит на берегу реки неподалеку от тех мест, где он прогуливался накануне, ибо там рос ясень, возле которого он расположился, выйдя из шатра Ламентора. Там же ему повстречалась и тень, и там же впоследствии он и погиб. Казалось, что уже тогда Парки влекли его к этому месту, что было ему предназначено судьбою, от которой никому не уйти.

Глава XX

О сражении двух быков и о том, как Бимардер на глазах Аонии убил чужого быка

Увидав Бимардера, няня сразу побежала сказать об этом Аонии – так стремительно фортуна приближала несчастие, ибо пробил час, которого уже нельзя было избежать. А няня, как я уже говорила, занялась хозяйством.

Аония встала и, накинув на ночную рубашку уличный наряд, вышла на балкон и увидела пастуха, смотревшего в ее сторону. Но, заметив это, Аония вдруг вспомнила, что на голове у нее не было ничего, кроме ночного чепца. И, то ли не желая, чтобы подумали, что она спит допоздна, то ли стремясь лучше выглядеть, она набросила себе на голову рукав ночной рубашки и стала наблюдать за пастухом.

Но тут коровы окружили своего пастуха, стоявшего на невысоком холмике, так как, пока они паслись, к ним из другого стада прибежал огромный и страшный бык, который стал мычать и рыть копытами землю, забрасывая ее себе на спину и делая вид, что собирается ее съесть. Он бодался и крутил головой в разные стороны.

Подойдя к коровам, он сцепился с быком из их стада, и эта схватка была столь яростной, что даже у Аонии, пребывавшей в безопасности, правда, только от быков, захватило дух. Сцепившиеся быки приближались к тому месту, где находился Бимардер, не сводивший глаз с Аонии и словно не замечавший, хотя этого не могло быть, сражавшихся друг с другом быков. Когда Аония увидела быков рядом с пастухом, она потеряла сознание. Придя же