– Лучше, чем сейчас.

– Мы можем все исправить.

– Нет, это все не по мне.

С недавних пор мы переговаривались на особом языке и всячески избегали слов, которые точно обозначали наши истинные чувства. Поначалу это была просто игра, но затем она вышла из-под контроля и стала нас душить.

– Но чего ты хочешь? – продолжал допытываться я.

– Да все что угодно, лишь бы не это.

Мы стоим на опушке темного леса у замерзшей реки. На точеном лице Эми застыло выражение отчаяния. Ее зубы забавно стучат. На глаза падает черная прядь, и она отводит ее в сторону.

– Что угодно.

Черная прядка падает, и она ее отводит.

Она совсем юная. Короткие, до плеч, волосы цвета воронова крыла. Длинный острый нос, наверное, принадлежал когда-то сказочной колдунье; узкие алые губы, словно прорезанные на лице, слегка приоткрыты; карие глаза пронзают меня насквозь, призывая к ответу. Но я отворачиваюсь, смотрю в просвет между деревьями, где бежит поземка, потом еще дальше – туда, где виднеется мост. Нам надо вернуться домой и забыть обо всем, но выбранная нами дорога приведет прямо в кафе «Иерихон», где состоится разговор, после которого наши пути разойдутся навсегда.

И я все еще стою там и смотрю, как на ее лицо падает черная прядь. Эми двадцать один год, а вместе мы прожили двадцать восемь месяцев.

На снегу она была прекрасна.

* * *

Я все не мог понять, как она дошла до такого, точнее – что привело к тому, что она вышла замуж за Ральфа. Единственный ребенок в бедной семье, но бедность и одиночество необходимы для пожизненного заключения так же, как и для успешной карьеры в бальных танцах. По-моему, я не удивился, что она сблизилась с преступником. Когда она жила со мной, ее привлекала моя форма, но перейти на другую сторону закона совсем нетрудно. Хотя, возможно, себе она никогда не позволяла опускаться до того, чем занимался он. А он, должно быть, сразил ее тем, что был страстным любовником и присылал ей розы, мужчиной, который мечтал о детях, но при этом уважал ее независимость. Такой заботливый и нежный тип, кто чутко улавливает, когда можно быть сволочью.

Я же не был ни тем, ни другим, ни третьим. Все время, пока мы жили вместе, я вел себя, как шут гороховый. Часто дурачился, чтобы скрыть подлинные чувства, и смеялся, когда нужно молчать.

Я позвонил по домофону. Ответила Эми – с ноткой сомнения в голосе:

– Это ты?

Я втащил свое оборудование на седьмой этаж, пройдя четырнадцать лестничных пролетов. У меня боязнь лифтов. Эми, как всегда хорошо одетая, открыла дверь и сразу объяснила, что свободного времени у нее всего полчаса.

Апартаменты состояли из семи помещений. Короткая прихожая вела в просторную квадратную гостиную, обставленную в духе «роскошной элегантности», как пишут в бульварных газетах. В равной степени это определяется и как «криминальная показуха». Остальные комнаты примыкали к гостиной. По часовой стрелке (от двери) шли: коралловая ванная, украшенная ракушками, узкая каменная лоджия с видом на площадь, сферическая башня с потолочным люком и коллекцией видеокассет на широких стеллажах, тесная кухня с обеденной зоной и спальня с широкой кроватью под пологом на четырех столбиках. Все пространство квартиры устилал черный густой ковер, похожий на огромную растекшуюся каплю нефти.

Эми говорила быстро, заметно нервничая, металась взад-вперед по гостиной, точно загнанный зверь, в сотый раз проверяла, все ли в порядке, ждала заверений, что Ральф ничего не обнаружит и что я буду осторожен. В конце концов, она завела меня в спальню и указала на туалетный столик.

– Сюда он даже не подходит. За последние две недели я вынула отсюда кое-что, вряд ли он заподозрит.

Оказалось, что она сняла ручку с ящика столика, и я установил туда миниатюрную камеру. Ширины отверстия вполне хватало для объектива, а объем ящика позволял разместить в нем остальное оборудование для видеозаписи. Закончив установку и дважды проверив, как все работает, я произнес свою обычную речь.

– Отличного качества не обещаю, но техника сделает свое дело. Позвони мне, как захочешь ее вернуть. Или положи пленку в почтовый ящик.

– А как этим пользоваться?

– Просто включи, – я показал на кнопку, – когда сочтешь нужным.

Я оглядывал эту комнату с ее безвкусной роскошью, смотрел на скрещенные руки Эми, на то, как она пытается не сорваться, слышал страх в ее голосе, когда она меня благодарила и в то же время торопила поскорее уйти, и у меня из головы не выходили два вопроса.

Что ей было от меня нужно?

И что было нужно мне?

Мы очень поздно и очень долго обедали в индийском ресторане напротив вокзала. Я заказал овощи с карри, а Смерть – несколько мясных блюд. Здесь же я впервые после воскрешения оправился. Когда мы вернулись к машине, уже смеркалось и дождь прекратился. Цербер мирно посапывал на заднем сиденье и не шелохнулся до самого Агентства, где Смерть выволок его из машины и отвел в конуру.

Я извинился и ушел к себе – но перед дверью меня остановили доносящиеся из спальни звуки, которых я не слышал с тех пор, как умер.

Я на секунду замер, затем нерешительно постучал.

– Кто там?

– Это я, стажер.

– Заходи.

Плотные шторы не пропускали в комнату лучи заходящего солнца, но я увидел, что Шкода развалился на кресле и смотрит по телевизору смутно знакомую передачу. Она и оказалась источником странных звуков.

– «Инспектор Морзе»[12], – пояснил он, не отрываясь от экрана. – Моя любимая серия. Там, где у инструктора по вождению слетает крыша.

Я прошмыгнул между ним и телевизором и присел на край кровати. Не могу сказать, что любил эту конкретную серию или что мне нравился фильм, но все два часа, пока он шел, я хранил вежливое молчание. По странному совпадению, в течение этого промежутка времени я нашел ответ на вопрос, мучивший меня с самого утра понедельника. Наблюдая за экраном, я постепенно узнавал места, в которых побывал за эти три дня, даже то кладбище, где был похоронен. И задолго до того, как кто-то из персонажей упомянул название города, я вспомнил. Я жил в Оксфорде.

Стало легче, но меня по-прежнему терзали другие вопросы, к примеру: что случилось с Гадесом? Когда пошли титры, я поднялся и встал у заднего окна, чтобы собраться с мыслями. Шкода выключил телевизор и зевнул во весь рот. Я обернулся к нему и хотел спросить, но тут наступила последняя и самая жестокая фаза действия снадобья Мора.

Я скорчился, зацепился о ножку стола, подался вперед, пытаясь удержаться на ногах, но окончательно потерял равновесие и рухнул на кактус в углу.