– Кроме того, пузырек в комнате Дурова валялся на полу, недалеко от двери, что подтверждает его утверждение, будто его подкинули. Только если господин Дуров не настолько хитер, чтобы инсценировать все это.

Я задумчиво покачал головой. Дуров был, несомненно, хитер, как и многие цирковые артисты.

– Ну, хорошо, – возразил я, – похожие убийства в цирке Саламонского были и пять лет назад. Тогда тоже велось следствие. Я уверен, что вам доступны его результаты. Так вот – по ним можно заподозрить Дурова?

– Увы, этим делом занимался один наш сотрудник, который был уволен. Я, естественно, взял в архиве папку с теми делами. Но розыск велся спустя рукава, протоколы составлялись неряшливо и без особого внимания к деталям.

– За что уволили прежнего следователя? – спросил я.

Архипов поджал губы:

– Честно?

– Хотелось бы.

– Я скажу вам, но только при условии, что это останется между нами.

Опять!

– Хорошо. Это останется между нами – даю слово.

– За взятки. По личному приказанию Дмитрия Федоровича.

– Трепова? Обер-полицмейстера?

– Да. Из этих протоколов совершенно невозможно понять, кто где находился в момент убийств. Так что получается полная, я бы сказал, ерунда. У Дурова, вероятно, был мотив, была возможность, но прямых доказательств нет. Потому его под стражу не заключали, а оставили на свободе.

– Под наблюдением? Как и меня?

– Опять вы за свое, – улыбнулся вдруг Архипов.

– Так что же вам от меня надо? – спросил я нетерпеливо. – Говорите и я пойду спать.

Сыщик вдруг неловко прокашлялся.

– Владимир Алексеевич, у меня есть четкое ощущение, что в своем расследовании вы продвинулись намного дальше, чем мы. Конечно, я мог бы вас вызвать официально, повесткой. Снять допрос по всей форме. И если бы вы начали что-то утаивать от следствия, я бы смог привлечь вас по закону.

– Что же вам мешает? – насмешливо спросил я. Уж что-что, а хранить инкогнито своих информаторов меня научили еще со времен работы в «Московском листке» – сам Николай Иванович Пастухов как-то спас меня от гнева генерал-губернатора Долгорукова, не выдав князю, кто именно написал под псевдонимом «Свой человек» про страшные последствия пожара на фабрике Морозовых.

– Мне ничего не мешает, – ответил просто Архипов. – Скажем так – я уважаю вас как литератора и человека. Кроме того, я полагаю, что в какой-то момент вы все же сумеете докопаться до истины. Возможно, вы сделаете это раньше меня. И когда вы это сделаете, вам понадобится помощь полиции – чтобы арестовать убийцу. Так?

– Думаю – да.

– Так вот, – продолжил Архипов, – я вызвал вас сюда с одной только целью. Если вы все же обгоните меня, пожалуйста, не старайтесь схватить злодея самостоятельно. Судя по всему, это человек умный, решительный и очень жестокий. Позвольте это сделать нам.

– Да-да, – усмехнулся я, – все лавры Шерлока Холмса, как правило, достаются инспектору Лестрейду.

Архипов только махнул рукой:

– Уверяю, в газетах мое имя не появится. Мы можем даже сделать официальное заявление, что убийца пойман именно вами, а полиция подключилась в последний момент. Да – даже не сыскное отделение, а просто полиция. Поймите, мне важнее, чтобы этого преступника арестовали. Обязательно арестовали.

– Почему?

– Он слишком умен. Чем меньше таких умных мерзавцев будет ходить по Москве – тем нам и вам спокойней.

Я не стал ничего обещать. Да и Архипов не настаивал, считая, что само развитие событий заставит меня воспользоваться его предложением. Мы расстались, и я поехал домой. Только войдя в гостиную и включив свет, я понял – до Рождества остались сутки. Завтра вечером – новое представление.

И новая смерть.

Наступило 24-е. Оберточная бумага и полотно были сняты. Утром я съездил на Театральную и все-таки купил на базаре прекрасную елку, которую дворник установил нам в ведре, закрепив при помощи деревянной крестовины. Хорошо, что подарки я купил и упаковал еще заранее, – договорившись с Машей, что она начнет наряжать елку без меня, я поехал на Цветной бульвар.

Анатолий был уже там. Поздоровавшись, он предложил войти внутрь и посидеть в цирковом ресторане.

Сдав одежду в гардероб, мы уселись за столик и заказали закуски.

– Ну что? – сразу спросил я. – Вам удалось составить список?

Дуров-младший кивнул.

– Да. Это оказалось несложно.

– Покажете?

Дуров вынул из внутреннего кармана своего пиджака четвертинку листа бумаги, но не отдал мне.

– Список небольшой. Всего три человек. И, кстати, один из них – вон тот буфетчик.

Я скосил глаза. За стойкой скучал высокий мужчина в белом пиджаке. Волосы его были коротко подстрижены, а лицо – чисто выбрито. Я обратил внимание на его губы – они были так тонки, что казалось, будто он их нарочно подворачивает внутрь.

– Федор Рыжиков. Взяли пять лет назад официантом. Дорос до буфетчика.

– Так, – кивнул я.

– Второе блюдо нашего обеда пахнет не так приятно, – объявил Анатолий Леонидович, – это конюх Шматко, больше известный как Муму.

– Почему Муму? – удивился я странному прозвищу.

– Потому что немой. Он тоже нанялся пять лет назад, но как был конюхом, так и остался. Человек он немного того, – Дуров покрутил пальцем у виска, – и на него сваливают всю самую грязную работу. По мне, так для нас он никакого интереса не представляет. А вот третий пункт списка… Это да… Честно говоря, я и сам был удивлен.

– Кто же это? – подался я вперед.

Дуров медленно, как торжествующий игрок в покер, перевернул свою бумажку и положил ее фамилиями вверх. Первые два имени я уже знал. Знал и третье, хотя совершенно не предполагал его здесь увидеть. В конце списка значилось имя Лили Марсель (Елизавета Макарова).

– Вы знаете Лиззи? – спросил меня Дуров.

– Немного, – промямлил я, – мы виделись пару раз.

– О! Это забавная натура! Она хороша, как богиня, знает это и пользуется без всякого стеснения. Из нее вышел бы прекрасный охотник – реагирует на любое движение дичи и тут же – бах! Наповал. Остерегайтесь ее.

Я закашлялся.

Дуров посмотрел на меня настороженно:

– Вы ведь точно – только виделись пару раз? – спросил он.

– Два-три раза, – почти не соврал я.

– А мне показалось, что вы покраснели…

– Жарко натоплено, – промямлил я, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки.

Дуров высоко поднял правую бровь. Потом левую. А потом громко хмыкнул.