– Череп? – спросил я.

– Он самый. Они, стало быть, когда первый упал, второй фанеру энту и привалил к афише. И загородил. А что там – кто написал – второй ли или кто еще, – никто не знает.

– А сам-то ты как узнал? – спросил Дуров. – Ты же отсюда этого видеть не мог?

– А рассказали, – сказал гардеробщик, – тут потом такая карусель пошла! И директриса прибежала, и еще какие-то люди.

– Афишу сняли? – спросил я.

– Не-е-ет. Приехал Саламонский и говорит – оставьте, мол. Чему быть, того не миновать.

Дуров попросил свое пальто. Пока гардеробщик ходил за ним, Анатолий Леонидович мрачно сказал:

– Альберт сдался. И решил – хоть рекламу сделает. Мерзко.

Одевшись, он повернулся ко мне:

– Вы едете?

– Нет, – ответил я. – Мне нужно поговорить с еще одним человеком.

Он пожал мне руку и вышел.

Мне действительно нужно было поговорить с еще одним человеком. Хотя, видит бог, совершенно этого не хотелось.

– Опять вы! – поморщилась Лиза, когда я вошел в ее гримерную. – Вы же обещались не преследовать меня!

Девушка явно только что пришла и еще не успела раздеться. В руках у нее была меховая шапочка с пером, снег таял на плечах шубки, отчего она намокла и показалась мне вдруг старой и не такой уж красивой. А из какого меха ее сшили, вдруг подумалось мне, – не из того ли, который лает по подворотням?

– Уходите!

– Нет, – твердо ответил я, – не уйду, пока вы не ответите мне на несколько вопросов.

– Я не буду отвечать ни на какие ваши вопросы! – заявила Лиза. – У меня сегодня выступление. И вы мне мешаете!

– Нет, будете, – упрямо сказал я. – Вы знаете, что я ищу убийцу. В том числе и убийцу вашего дяди, гимнаста Беляцкого. И вы знаете, что сегодня – очередной «смертельный номер». На афише нарисовали череп. Опять.

– Я знаю.

– Откуда?

– Я пришла через пять минут.

– Значит, вы знаете, Лиза, что кто-то из артистов сегодня может умереть – возможно, и вы сама. Ответьте мне на несколько вопросов, иначе…

– Что иначе?

– Иначе я попрошу допросить вас следователя Архипова, – соврал я.

Однако упоминание имени сыщика сыграло свою роль. Лиза скинула шубку и села. А потом кивнула мне на табурет у двери с тремя шляпными коробками.

– Смахните это на пол и садитесь.

Я так и сделал. Сел, закинув ногу на ногу, и посмотрел Лизе в лицо.

– Итак, Лиза, вы поступили в цирк пять лет назад?

– Да.

– Вас привел ваш дядя?

– Дядя?

– Беляцкий.

– Ах, дядя… да.

Я среагировал быстро и, если честно, неожиданно для самого себя:

– Это неправда.

– Что? – удивилась Лиза.

– Вы сказали, что в цирк вас устроил дядя. Но это не так. Вы мне солгали. Я это знаю точно.

Я ждал, что она сейчас начнет кричать, начнет спорить со мной, и был вовсе не готов к такому повороту событий. Не знаю, почему у меня вдруг сложилось точное понимание, что Лиза меня обманывала? Может быть, и раньше я вполне мог бы отличить в ее словах правду ото лжи – и только чувство, которое эта красивая молодая женщина вызывала в моей душе, делало меня слепым? Дело было не в том, как искусно она обманывала, а в том, как легко обманывался я сам.

Лиза просто пожала плечами:

– Ну, хорошо, раз вам это известно, то признаю – в цирк меня взял Саламонский.

Внутренне я оторопел, но постарался не показать это.

– Где вы с ним познакомились?

– А вот это не ваше дело, Владимир Алексеевич! – окрысилась Лиза. – Это дело между мной и Альбертом!

Память вдруг выбросила мне несколько картинок из прошлого – и Лизину руку на плече Саламонского в гримерной мертвого Гамбрини, ревнивый взгляд Лины Шварц, которую Альберт Иванович услал звонить в полицию в тот вечер, и позднее – слова Лизы о том, что директор обещал ей безопасность от полиции.

– Вы – любовница Саламонского, – утвердительно сказал я.

– Вам какое дело? Весь ваш допрос – это ревность! Вы ревнуете меня к Саламонскому – признайтесь! Все – ради этого. Вы хотите это услышать? Хорошо. Да, я любовница Альберта. Уже несколько лет. Довольны?

– А Лина знает? – спросил я.

– Мне все равно! – гордо ответила Лиза.

– А ваш дядя?

– Какой дядя?

– Беляцкий?

– Да бросьте! Ведь вы все уже поняли – никакой он мне не дядя! – нервно сказала Лиза и добавила: – Был. Это Альберт всем так сказал. И с самим Беляцким договорился, чтобы он выдал меня за свою племянницу. Иначе Лина меня бы на манеж не пустила.

– Ну, хорошо, – вздохнул я и нанес следующий удар.

– Вы знаете человека, которого зовут Демьян Тихий?

– Нет!

Не слишком ли поспешно она ответила?

– Вы хорошо знаете Шматко?

– Кого? – удивилась Лиза. И на этот раз ее удивление было неподдельным.

– Шматко, немого конюха, – пояснил я.

– Это Муму, что ли? Конечно, знаю.

– Что он за человек?

Лиза вытащила папиросу из лакированной китайской коробки с изображением дамы в алом кимоно с черным зонтиком. Коробка была яркой и, очевидно, совсем не китайской.

– Понятия не имею. Человек как человек. Немой. Конюх. Меня такие совершенно не интересуют. Вам-то до него какое дело?

– Никакого. А с буфетчиком… – я заглянул в список, – Федором Рыжиковым вы знакомы.

Лиза чиркнула спичкой.

– Бросьте, мы все тут знакомы друг с другом. Знаю я буфетчика, конечно, знаю. Опять-таки не мой тип.

«Ну, конечно, – подумал я, – для тебя они бедноваты…»

– Мадемуазель Макарова, – спросил я строго, – пять лет назад, когда вы в последний раз ассистировали дяде… извините, Беляцкому, – кто наливал воду в его бутылку?

– Вы думаете, я его убила? – спросила она, выпустив тонкую струйку дыма. – Зачем? Он был тихий, пришибленный человек. Собирался бросить цирк и уехать в Минск – там у него остались жена и дочка. Хотел там купить шапито. Но он бы прогорел, точно! Денег он скопил достаточно, но сам по себе был рохлей.

– Откуда вы знаете, что он скопил много денег? – заинтересовался я.

Лиза фыркнула:

– Он сам мне сказал.

– Хорошо. А с дрессировщиком Павлом Кукесом вы были знакомы?