class="p1">– А вот думать тебе не надо, – глухим голосом заявил он. – Никаких болезненных мыслей. Серьезно, Люси, я этого не потерплю. Дашь волю своим болезненным мыслям, и все испортишь. А ты обещала мне до свадьбы, что этого не будет. Ты забыла?

Он обхватил ее лицо руками и грозно уставился ей в глаза, а женщина, которая водила их по замку, отвернулась и, зевая, внимательно изучала вид.

– Ох, Эверард, конечно, я не забыла. Я не забыла ничего из того, что обещала тебе, и никогда не забуду. Но… Я тоже должна буду спать в этой спальне?

Он был искренне удивлен.

– Должна ли ты будешь спать в этой спальне? – повторил он, глядя в ее личико в обрамлении его больших рук.

Это было очень хорошенькое личико, похожее на маленький нежный цветок, его белизна была еще заметнее рядом с его руками, руками немолодого человека, губы ее после женитьбы стали еще более алыми и подвижными, глаза из-за недостатка сна стали еще прекраснее, а такое бывает только у очень юных.

– Полагаю, что так. Разве ты мне не жена?

– Да, – сказала Люси, – но…

– Хватит, Люси, этих «но», – заявил он с самым серьезным видом, целуя ее в щеку: она уже знала, что такой поцелуй означает упрек. – Засунь эти свои «но» в одно…

И умолк, сам потрясенный тем, что сказал.

– Смешно получилось, не находишь? – спросил он, улыбаясь.

– О да, очень, – с готовностью ответила Люси, радуясь, что он развеселился.

И он снова поцеловал ее, на этот раз по-настоящему, в смешной, милый ротик.

– Полагаю, ты понимаешь, – заявил он, по-прежнему улыбаясь и стискивая ладонями ее лицо, – что либо ты мне жена, либо не жена, и раз уж жена, то…

– Конечно, жена, – засмеялась Люси.

– Тогда, значит, мы спим в одной спальне. Я против этих новомодных штучек с разными спальнями, вот так-то, дамочка!

– Нет, я не это имела в виду…

– Что? Еще одно «но»? – вопросил он и заткнул рот еще одним смачным поцелуем.

– Monsieur et Madame se refroidiront[12], – сказала сопровождающая и плотнее запахнулась в шаль, потому что по террасе действительно гулял ветерок.

Ах, эти молодожены, с ними надо быть терпеливыми, но даже молодоженам не стоит обниматься на открытой всем ветрам холодной террасе, в то время как их гиду надо бы поспешить домой, готовить воскресный ужин. Для этого предназначены отели и удобные теплые номера. Когда она с ними встретилась, она поначалу решила что это père et fille[13], однако вскоре поняла, какие на самом деле у них отношения. «Il doit être bien riche»[14], – подумала сопровождающая.

– Пойдем, пойдем, – заторопился Уимисс, который тоже почувствовал холод. – Давай закончим с этим шато, а то опоздаем к ленчу. Какая жалость, что у них сохранилось столько подобных мест – осмотрели бы одно, и достаточно.

– Но нам совершенно не обязательно осматривать все, – сказала Люси.

– Однако мы должны! Все уже организовано.

– Но, Эверард… – начала Люси, поспешая за ним, который, в свою очередь, спешил за проводницей, с замечательной скоростью умевшей сворачивать за всякие углы.

– Эта женщина как ящерица, – задыхаясь, промолвил Уимисс, который только успел добраться до очередного угла, чтобы увидеть, как их проводница скрылась в арке. – Ну разве не чудесно будет вернуться в Англию и больше не бегать по всем этим достопримечательностям?

– Если ты так считаешь, то почему бы нам не вернуться прямо сейчас? – спросила Люси, семеня за ним, в то время как он большими шагами пытался нагнать гида.

Ей хотелось показать ему, что в ней нет ничего болезненного, если она хочет поскорее попасть в «Ивы».

– Ты же знаешь, что мы не можем приехать раньше третьего апреля, – бросил он через плечо. – Все уже устроено.

– А нельзя устроить по-другому?

– Как, разрушить все планы и прибыть домой до моего дня рождения? – он даже остановился и уставился на нее. – Ну действительно, моя дорогая…

Она уже знала, что слова «моя дорогая» означают упрек.

– Ну да, конечно, – быстро проговорила она, – я забыла про твой день рождения.

Теперь он смотрел на нее еще строже: невероятно, но факт! Она забыла о его дне рождения? Люси забыла? И ладно бы Вера, но Люси! Он был поражен в самое сердце, до такой степени поражен, что замер на месте, и проводница, обнаружив это, тоже вынуждена была остановиться и ждать этих новобрачных, дрожа и еще плотнее запахнув шаль на своей обильной французской груди.

«Что же она такого сказала?» – недоумевала Люси, стараясь припомнить свои последние слова, потому что уже знала, что подобный взгляд означает, что он очень обижен. Ну да, день рождения! Боже, как глупо с ее стороны! Просто в ее семье дням рождения не придавалось такого значения, и никого не волновало, помнят о них или нет.

– Я совсем не это имела в виду, – серьезно сказала она, положив руку ему на грудь. – Конечно, я не могла забыть об этом событии. Просто так бывает… Ну, со мной такое бывает, когда что-то очень важное просто вываливается из памяти.

– Люси! Вываливается из памяти? Вывалился день, благодаря которому у тебя есть такой муж?

Уимисс произнес это так возмущенно и так невероятно торжественно, что она подумала, что он шутит и совсем на нее не сердится, и, стараясь подладиться под его настроение, рассмеялась. А от облегчения, к сожалению, рассмеялась весело.

Но к ее ужасу, он какое-то время молча смотрел на нее, а потом развернулся и пошел прочь.

И тогда она поняла, что сделала: рассмеялась – о, какой кошмар! – совершенно невпопад, – и побежала за ним, схватила его руку обеими руками и попыталась прижаться щекой к его рукаву, что было совсем не просто, потому что шаги их никак не совпадали, а он не обращал на нее никакого внимания, и она пролепетала умоляющим голосом:

– Детка, детка, дорогой мой, ты обиделся?

Он был безутешен. Она ранила его слишком глубоко, смеялась над тем, что в его жизни было самым святым, над самим фактом, что он – ее муж, а она – его жена!

– Ох, Эверард, – пробормотала она, сдаваясь и отпуская его руку. – Не порть нам день.

Он портит день? Он? Это его добило.

Он не разговаривал с ней до самой ночи. И когда они уже улеглись в постель, и после того, как она долго и горько плакала, потому что никак не могла понять, что на самом деле произошло, ведь она так сильно его любит, и никогда, ни за что на свете не могла бы его обидеть, и