Наиболее эмоционально и ярко из всех добродетелей Аристотель описывает щедрость. Соответствующие ей пороки – это расточительность, с одной стороны, и скупость – с другой. И мне, и моим родным не составляет труда определить, куда кренюсь в этом отношении лично я. Меня часто называют «слишком щедрой», «щедрой в ущерб себе», то есть по аристотелевской классификации я человек расточительный, не умеющий рационально распоряжаться деньгами и жить по средствам. Транжирство ставит под угрозу не только вашу личную финансовую состоятельность и самодостаточность, но и способность позаботиться о тех, кто находится на вашем иждивении. Наверное, святой Франциск Ассизский поступил благородно, отдав бродяге свой единственный плащ, но сам он после этого простудился и заболел, рискуя больше никому и ничем не помочь.

Самый известный пример такой «самоубийственной щедрости» – главный персонаж одной из поздних пьес Шекспира «Тимон Афинский», в основу которой лег древнегреческий сюжет, наверняка знакомый Аристотелю. Щедрость богатого и знатного афинянина Тимона не знает границ: он вызволяет друзей из тюрьмы, выплачивая их долги, помогает бедняку посвататься к богатой возлюбленной, устраивает роскошные пиры полностью за свой счет. Это расточительство неизбежно приводит к разорению. Разочаровавшись в так называемых «друзьях», которые отказали ему в помощи, когда он сам оказался на мели, он превращается в человеконенавистника и удаляется от людей в пещеру. В пьесе очень четко показано, что беда не в щедрости как таковой – это свойство благородное, исполненное альтруизма, – а в том, что ею с легкостью пользуются фальшивые друзья, от которых не стоит ждать ответной поддержки в случае нужды.

Судя по тому, как метко и точно Аристотель пишет о скупости, он вполне мог писать портрет скряги с кого-то ему знакомого. Может быть, его отец Никомах, даром что принадлежал к зажиточному среднему сословию Стагиры, давал юному Аристотелю вчетверо меньше денег, чем перепадало его сверстникам? Или Филипп II, любитель заказывать прекрасные статуи и закатывать грандиозные пиры, удерживал жалованье придворным? Аристотель не скупится на красочные – и уничижительные – эпитеты для древнегреческих «собратьев» диккенсоновского Скруджа: pheidolos (скряга), glischros (скопидом – тот, кто никогда ничего не выпустит из рук), kimbix (крохобор). Но самая образная характеристика в этом перечне – kuminopristes, что в дословном переводе означает «тот, кто даже зернышко тмина режет пополам». Вспоминаются анекдотичные скряги, которые высушивают чайные пакетики, чтобы потом использовать еще раз. Кто был у Аристотеля реальным прототипом «тминореза», мы, наверное, никогда не узнаем, но взгляд с разных точек зрения на такую добродетель, как щедрость, не теряет актуальности и сейчас.

Обладателям большого богатства необходимо учитывать и политический аспект. Аристотель не видит в богатстве ничего особенного. Это просто средство, которое можно использовать, как и любые другие имеющиеся у нас средства, – причем использовать как во зло, так и во благо. Аристотель со всей определенностью утверждает, что использование богатства во благо подразумевает щедрость. Богачи, которые не пытаются помочь нуждающимся, никогда не придут к счастью, поскольку руководствуются пороком скупости, а не добродетелью щедрости. Щедрый человек старается «оделить того, кого следует», причем вовремя, и этот вопрос заботит его больше, чем накопление богатства. Аристотель уточняет, что богатство у добродетельного человека должно иметь гарантированно честное происхождение, но, поскольку щедрый человек не гонится за богатством как таковым, вряд ли он будет добывать его бесчестным или преступным путем. Щедрый человек обычно не просит одолжения у других, поскольку «делающему добро не свойственно с легкостью принимать благодеяния».

Щедрость, говорит Аристотель, определяется исходя из средств, которыми человек располагает. Мы оцениваем щедрость дара не по его фактической стоимости, а с учетом намерений и характера дающего. Щедрый человек хорошо представляет, сколько у него есть и какую долю имеющегося он может позволить себе отдать, чтобы не ущемить ни себя самого, ни своих иждивенцев. За несколько столетий до библейской притчи о лепте вдовицы, приведенной в Евангелиях от Марка и Луки, Аристотель дает свою философскую интерпретацию: «Ничто поэтому не мешает, чтобы более щедрым оказался тот, кто дает меньше, если он дает из меньшего состояния».

Принцип, согласно которому удовольствие может быть добродетельным, принимает интересную форму применительно к щедрости. Щедрому человеку, проявляющему щедрость по отношению к тем, кому следует и когда следует, «это доставляет удовольствие или по меньшей мере не приносит страданий». Если человек дает деньги из других побуждений (ради власти над облагодетельствованным или в рамках эмоционального шантажа), это, разумеется, уже не щедрость. Не считается щедрым и тот, кому расставаться с деньгами мучительно больно. Такой человек предпочтет никому ничего не давать, если решит, что его скупость останется незамеченной. Тем не менее Аристотель подчеркивает, что по-настоящему щедрый человек «грешит» неразумным расточительством в раздаче своих средств, «преступая меру в даянии и оставляя себе меньше, чем следует», поскольку «не принимать себя в расчет – свойство щедрого».

Размышляя о скупости, Аристотель задумывается и о ее причинах. «Более щедрыми, видимо, бывают те, кто не сами нажили состояние, а получили его по наследству: во-первых, они не испытывали нужды». Здесь я, пожалуй, не могу согласиться с Аристотелем. Я видела и успешных бизнесменов в первом поколении, которые ни пенса лишнего не оставят себе, отдавая все на благотворительность, и патологических скупердяев, с рождения обладавших внушительным трастовым фондом. Но ход рассуждений у Аристотеля интересный. Он считает, что переживший бедность становится более прижимистым (в отличие от ряда других древнегреческих философов, полагавших, что аскеза способствует духовному совершенству, Аристотель о бедности отзывался неодобрительно). Возможно, подобную аскетическую клику он и подразумевает, утверждая, что щедрому человеку нелегко оставаться богатым, поскольку он не склонен к приобретению и бережливости, «при том расточителен и ценит имущество не ради него самого, а ради даяния. Отсюда и жалобы на судьбу, что-де наиболее достойные богатства менее всего богаты. Вполне понятно, что происходит именно это: как и в других случаях, невозможно обладать имуществом, не прилагая стараний к тому, чтобы его иметь». Кроме того, по его мнению, те, кто заработал состояние собственным трудом, склонны к прижимистости, поскольку «все сильнее привязаны к своим творениям, как, например, родители к детям и поэты к стихам».

Аристотель уверен, что лучше грешить мотовством (излишней щедростью), поскольку этот порок «легко лечится возрастом или бедностью». Мота, который слишком много тратит на других, можно приучить отдавать деньги «сообразно состоянию». Чрезмерно щедрый человек «не испорченный и низкий, а просто глупый». Скупой же не способен облагодетельствовать никого, даже себя, поскольку перевоспитать его и приучить к щедрости невозможно. Он никогда не обретет прекрасной жизни и истинного счастья. Аристотель с сожалением отмечает, что большинство людей «скорее стяжатели, чем раздаватели», а кроме того, скупость имеет много разновидностей.