Сидящие грызли куски поджаренного мяса, которые переходили из рук в руки. К мужчинам приближались женщины, маленькие, быстрые в движениях существа, с кроткими глазами котят и темными волосами. Женщины держали в руках тыквенные бутыли с горлышками из болотного тростника. Утолившие жажду мгновенно возвращались к еде.

Слышался визг детей, носившихся из одного уголка долины в другой. Взрослые хранили молчание, чье-нибудь редкое восклицание звучало подобно крику ночной птицы.

Все люди этого племени были абсолютно голыми.

Барабан ударил несколько раз, зазвенели бесчисленные раковины. И долина, в которой мы расположились, пришла в движение. Толпа теснилась вокруг костра. То было сплошное мятущееся кольцо черных голов на красном фоне огня.

— Если бы у меня были сейчас краски, я бы нарисовал это! — шепнул мне Джон.

Новый звук поразил мой слух. Жужжание, как полет шмеля, постепенно усиливающееся, оно поднималось все выше и выше, и вот уже трубил медный рог — это был голос дикого человека.

Голос этот достиг высшего напряжения, эхом заполнил горы, и тотчас пение стало общим. Огонь взлетел выше, поток искр рассыпался в небе.

Я слушала с напряжением, пытаясь найти причины необъяснимого волнения, охватившего меня.

Несложная, повторяющаяся мелодия, казалось, была обращением к божеству.

Я взволнованно переступала с ноги на ногу, эта музыка действовала на меня со странной силой. Древней, очень древней ощутила я землю под своими ногами.

Пение, усилившись, оборвалось криком — протяжным, пущенным к небу всей силой голоса. Ему вторили раковины.

И разом все смолкло.

— Это племя дикарей, поклоняющихся богине Кали, — сказал Асгар. — Они могут принести нас в жертву…

— Но это безумие, — с ужасом прошептала я, прижимаясь к Джону. — Может быть, выстрелить?

Джон отрицательно покачал головой.

— Надо стрелять, Джон! — сказал Асгар.

Но Джон спокойно снял с плеча ружье и положил его на землю.

— Я не дикарь, — ответил он. — Я не буду убивать людей.

Дикари окружили нас. Их вид был смесью свирепого и комического. Теперь я могла рассмотреть их губы, отвислые уши, мохнатые, над жесткими глазами, брови. Как мне показалось, нас не покушались съесть, не били и не царапали.

Но, тем не менее, мы оказались у них в плену.

Пока мы тревожились о своей судьбе, одна за другой исчезли звезды. И утренняя синеватая мгла очертила вершины гор. Вдруг со стороны леса раздались неистовые крики.

— Рад-Гу! Рад-Гу!

Один из стариков, что было сил, бежал к поляне, раздвигая тяжелую листву. В его руках сверкало живописным пятном нечто радужное, трепещущее и великолепное.

— Что это? — спросила я у Асгара. — Что у него в руках?

— Это Рад-Гу, — объяснил индус. — Это дух. Очень сильный дух и ленивый. Мы не любим его, только боимся.

Я, наконец, увидела красивую птицу. Существо это, привыкшее не бояться людей, восседало на одном из растущих рядом с нами деревьев.

Принесший птицу старый дикарь самозабвенно кричал, размахивая во все стороны руками:

— Рад-Гу! Рад-Гу!

Толпа дикарей вторила ему:

— Рад-Гу! Рад-Гу!

Надо заметить, читатель, что в Рад-Гу удачно сочетались грация и энергия. Эта птица величиной с большого павлина непрерывно вытягивала и собирала шею, как бы пробивая маленькой головой невидимую массу пространства. Круглые, с оранжевым отливом глаза, сияли детской беспечностью и кокетливым любопытством. Иногда они покрывались пленкой — веком. Римский клюв — если допустимо это определение в отношении птицы — был голубоватого цвета, что приятно гармонировало с общим золотистым тоном головки, украшенной нарядными гирляндами красного и фиолетового цветов. Огненно-золотые нити тянулись, начиная от головы, по жемчужно-синеватому оперению, огибая бледно-коричневатые крылья и сходясь у пышного хвоста, цветом и формой весьма похожего на алую махровую розу. Из хвоста падали вниз три длинные, тонкие, как тесьма, пера, окрашенные тем непередаваемым смешением цветов и оттенков, какое можно было бы назвать радужным. Перья шевелились от ветра, напоминая шлейф знатной дамы.

Дикари, не подходя к дереву, на котором сидела птица, совсем близко, в двадцати шагах от него подпрыгивали и воздевали руки к ленивому божеству.

Старик ударил по пузатому барабану, неистово корчась, приплясывая и распевая что-то.

Джон в это время, крепко сжав мою руку, сказал:

— Джен, слушай, что я придумал: дикари заняты своей птицей… Попробуем уйти — сперва пятясь, затем быстрее и…

Он указал глазами в сторону гор.

— Поняла, — тихо сказала я.

«Рад-Гу, милая Рад-Гу! — мысленно молилась я, пока мы, бесшумно отделившись от толпы вместе с Асгаром и его друзьями, увеличивали расстояние между собой и лесом, припадая к кустам, ползая по траве или, согнувшись, перебегая расщелины. — Рад-Гу! Ради Бога, не улетай! Удержи их внимание блеском своих перьев! Не дай им, заметив наше намерение, убить нас!»

Птица сидела на месте. Она превратилась в далекую точку света, когда мы, вместе с восходящим солнцем, поднялись в горы.

Наше путешествие с Джоном закончилось.

Мир, полный очарования и первозданной тайны, выпустил меня из своих объятий. Я вернулась в город. И в течение нескольких недель болела лихорадкой.

Мистера Рочестера по-прежнему не было, он так и не вернулся до сих пор со своих горячих источников.

Рядом со мной находился Радж и другие слуги, благодаря терпению, заботе и преданности которых я, с Божьей помощью, вернулась к жизни.

Однажды утром, лежа на постели в своей комнате, я открыла глаза. Рядом со своей постелью я увидела огромные яркие цветы, подобных которым не видела прежде. С удивлением я рассматривала эти цветы, они беспокоили меня и радовали.

Я осторожно встала, оделась, подошла к окну. Там, в утреннем воздухе блестели влажные ветви. Что шевелилось там, смолкало и снова нежно звенело? Я провела ладонью по своему бледному после болезни лицу и взяла раковину, которую мне подарил Джон, подняла ее, огромную, как ваза, великолепной окраски и, приложив к уху, услышала ласковый рокот волн…

Из глубины сокрытой бездны раздался чей-то шепот:

— Джен, это мы… Это все мы! Это я, твоя покойная мать, твои милые сестры, твой отец… Не бойся ничего, Джен… И возвращайся…

Я положила раковину. Наклонилась к цветам.

— Это розы, — в комнату с улыбкой вошел Радж. — Как хорошо, миссис Рочестер, что вы, наконец, выздоровели… Доктор говорил, что вы должны обязательно выздороветь.