— Потому что я хотел, чтобы ты увидела все это… Потому, что я хотел показать тебе все это… Я думал, что ты поймешь…

— Скажи, ты много думаешь о своем будущем путешествии?

Джон улыбнулся и погладил мои волосы:

— Нет, Джен… Я думаю о том, что старею…

— Ты?!

— Я думаю, неужели тебе будет приятно жить со старым и глупым…

Я вздрогнула от его прикосновения и сказанных слов.

— Но… ты уже старый и глупый, — помолчав, сказала я.

— Почему?

— У меня была женская болезнь, в общем, воспаление… Я поэтому и уезжала в Англию.

Джон осторожно наклонился к моему лицу и поцеловал меня:

— Я знаю… Я всегда узнаю…

— Говорят, что теперь я могу жить нормальной жизнью… Но у меня никогда не будет детей, — сказала я, пытаясь угадать его реакцию.

Он с печалью посмотрел на меня и я спрятала лицо у него на груди.

— Да… — тихо сказал Джон. — Итак… Поэтому ты решила, что тебе остается только школа?..

— Да. Школа и ферма…

— Нет, — твердо сказал Джон и крепко поцеловал меня в губы. — Я бы хотел прийти к тебе сейчас, Джен, — со страстью и нежностью прошептал он.

Задыхаясь от счастья и волнения, я произнесла:

— О, Джон… Если ты что-нибудь сейчас мне скажешь, я поверю тебе…

Он склонился надо мной:

— Теперь слушай только свое сердце, Джен… Что ты видишь?

Я, затаив дыхание, прислушивалась к каждому его прикосновению, к каждому поцелую.

— Не шевелись, Джен, — шепнул он.

— Но я не могу, я хочу пошевелиться…

— Не шевелись…

Он снова крепко и страстно прижался к моим губам, снимая с них вздох за вздохом. Надо мной плыли огромные звезды.

— Что видишь ты, Джен? — тихо спрашивал Джон.

— Я вижу сон…

— Ты уверена, что это сон? — спросил он так значительно, как звучат вопросы только во сне.

— Нет, это не сон, — сказала я, поднимая голову. То, что открылось в тот миг перед моим внутренним взором, было не просто сном, это было непостижимой в своем ослепительном великолепии, чудесной сказкой, объединяющей множество образов.

— Что это, Джон?

— Слушай свое сердце, Джен. Это песня звезд…

Я увидела сад… Недоступный воображению сад; в него вступили мы, одаренные совершенством наготы, освобожденные от вины и греха… Нескончаемо тянулся сад, цветы поднимались выше крон, каждая былинка вздымалась под облака, рядом разрастались заросли, питаемые множеством ключей. Все мироздание было проникнуто покоем… И покоем стал наш путь, наше скольжение, а затем парение по благоуханному саду…

Покоились рядом с нами звери. Бездонны были их глаза, многие из них спали… А если не спали, то взглядами провожали нас. Удивленно глядели на меня глаза быка, лежащего рядом со львом; исполинские амфибии, вытянув свои длинные шеи, таращили желтые драконьи глаза из-под буковых сводов; другие звери тянулись за нами. Только змея заскользила прочь, блистая переливами изумрудных колец, и неспешно уползла в зелень трав и листвы. На деревьях висели спелые плоды, но мы не прикасались к ним, не испытывая ни голода, ни жажды. Мы скользили будто по воздуху, одаривая все живое благодарной улыбкой любви.

Благоухание цветов растеклось над реками, над горами. Мы шли по незримым мостам, перекинутым солнцем от вершины к вершине. Утренняя звезда сверкала в небе, и где-то высоко в горах отливали золотом луга, а над ними кружили орел, коршун и сокол. Птицы плавно парили, не обрушиваясь вниз, на пасущихся ягнят, на пятнистую косулю, пьющую из ручья. В зеркальных водах плавали рыбы, на прозрачном дне играли тени их тел.

А мы, ступающие здесь, были вместе: и звездой, и тенью рука об руку шествовали наши души, свободные от пут плоти. Мы испытывали покой, окруженные зверьем, и глядели ввысь, на поворачивающийся к западу синий купол. Мы были нескончаемой цепью предков и нескончаемой цепью потомков, и бесконечно длилась эта музыка сфер. Мы слушали музыку зверей и птиц, угадывая в себе их души. Корень всего сотворенного был един, и мы душой ощущали это. Я чувствовала себя одновременно и слитой с Джоном, слитой со множеством, с бесчисленным сонмом зверей, я распадалась на единицы, как дождь на капли, и затем снова соединялась в одно целое, как в облако…

Прозрачен был свет моей души. И, превращенные в свет, мы парили в пространстве между туманами. Прекрасна была мягкость тумана, мягкость потока водяных частиц, и мне казалось, что чья-то безмерно огромная ладонь несет меня сквозь мглу, — ладонь по-матерински мягкая, по-отцовски спокойная, охраняла и уносила меня в бесконечность…

Я то смеялась, то плакала благодатными слезами, прижимаясь к Джону.

— Так ты уверена, что это твой сон, Джен? — услышала я его легкий шепот, похожий на звук моего собственного голоса.

— Сон, — отозвалась я. — Но чей это был сон? Ты видел это? Разве я сплю?! Что со мной было, Джон?!

Я посмотрела на свои руки, провела пальцами по глазам.

— Что со мной? Очни меня, Джон!

Он положил руку на мою голову, потом погладил, как разволновавшегося ребенка, и прочел:

Когда мне страшно, что в едином миге

Сгорит вся жизнь и прахом отойду

И книги не наполнятся, как риги

Богатой жатвой, собранной в страду;

Когда я в звездных дебрях мирозданья

Пытаю письмена пространств иных

И чувствую, что отлетит дыханье,

А я не удержу в тени их;

Когда я вижу, баловень минутный,

Что, может быть, до смерти не смогу

Насытиться любовью безрассудной, —

Тогда — один — стою на берегу

Большого мира, от всего отринут,

Пока и слава, и любовь не сгинут.

— Сегодня ты видела сон Будды, — тихо добавил Джон. Резкий, шарахнувшийся крик птицы вывел меня из глубокого оцепенения. Джон быстро поднял глаза и взвел курок. Сначала было трудно определить, что это: маленькая застывшая тень или пятно шерсти; чье-то осторожное присутствие ощущалось рядом с нами.

Джон тихо шагнул вперед и хотел крикнуть, чтобы животное выскочило из кустов, но вдруг в самой глубине зарослей поймал черный блеск глаза, выпрямился и вздрогнул от неожиданности.

Глаз продолжал рассматривать нас, зашевелился, придвинулся, к нему присоединился другой. За ним — третий.

— Джен, — сказал Джон, — кажется, что-то новое. Надо разбудить Асгара.

Я бросилась к палатке, где спали индусы, и кое-как сумела объясниться с ними.

Зрелище, открывшееся нам, превзошло все мои ожидания. Через несколько минут вся долина кишела дикарями. Это было какое-то никому не известное темнокожее племя, прятавшееся высоко в горах. Они теснились вокруг наших костров, среди них были мужчины, дети и женщины. Некоторые расселись кучками, поджав ноги, оружие их лежало тут же — незатейливые пики, луки со стрелами и ножи.