С оживлением Иван Константинович показывал нам фотографические снимки с двух больших картин своей кисти. Одна из них изображала государя императора Петра Великого, подающего сигнал кораблю, застигнутому бурей. Петр стоит на финских шхерах. Небо озарено было блеском молнии. Страшные волны бросали корабль, как щепку. Другая изображала Иисуса Христа, идущего по берегу Галилейского моря. На воде виднелась лодка с рыбаками. Спаситель, по словам И. К., изображен им по Ренану – до крещения от Иоанна и 40-дневного поста в пустыне, читающим на берегу моря пергаментные свитки пророков, на лодке же ученики Иоанна Крестителя, озаренные заходящими лучами солнца. Картина интересна темой и, безусловно, нова и оригинальна по идее. Он очень любил эту картину и отвел для нее одну из лучших комнат на выставке.

Величина обеих картин была почти равная: каждая из них имела около 6 квадратных аршин.

– Решительно не знаю, где выставить две привезенные с собой большие картины, каждая по шесть с половиной аршин, – говорил И. К. – Теперь в Петербурге совсем нет хороших залов для художественных выставок. Я не одобряю освещения даже в залах обеих академий: художеств и наук. На моей громадной картине Петр Великий изображен с матросом, который подбрасывает ветки валежника в пылающий костер, очевидно, зажженный, чтобы показать плывущему вдалеке судну существование здесь камней. Картину на этот сюжет, где-то мною вычитанный, я написал в 1847 году для государя Николая Павловича. Картина ему очень понравилась.

– А ваше другое полотно?

– На нем на первом плане фигура Спасителя. Не удивляйтесь: я знаю, что меня всегда обвиняют в неудачном написании фигур; из этого ровно ничего не следует: общее достоинство картины от этого страдает очень мало. Рафаэль все-таки остается гением, несмотря на то, что около его дивных Мадонн поставлены деревья, похожие на какие-то прутики, а его лошади напоминают слонов. У меня Спаситель идет по берегу Галилейского моря, освещенного яркими, жгучими лучами. Он читает свиток, на который прямо падают эти лучи. Позади его видны фигуры учеников, около лодки. Эта картина должна служить контрастом первой: там – гром, молния, буря; здесь – ясное солнце, тишина и спокойствие.

Когда я у него был, Иван Константинович только что вернулся с академической выставки и тепло и сердечно встретил меня, представив г-ну Протопопову, которого я застал у него как своего старого знакомого, с которым он ведет постоянную переписку, стало быть еще и заочного друга, с которым поддерживается постоянный, живой обмен мыслей.

И. К. Айвазовский пробыл в Петербурге больше месяца. Маститый художник так чужд был расчетов, что сперва предполагал устроить премьерную бесплатную выставку картин в музее императора Александра III, но для этого нужно особое разрешение, которое не было получено. После долгих поисков помещения, «прощальная» выставка громадных холстов И. К. Айвазовского оказалась, наконец, на Фонтанке, в доме гр. Олсуфьева, на 2-м этаже, в квартире, не представляющей особенных удобств для выставки. Сам художник часто появлялся на ней, и под его личным наблюдением и при его участии картины развешивались по стенам, производилась обстановка квартиры, обтягивались стены красным кумачом, и он делал своей рукой надписи на каждом своем произведении. На выставке однажды он был снят фотографом среди своих произведений, осененный фигурой Спасителя.

Одно упоминание слов «плата за вход на выставку» вызывало только на лице И. К. выражение недовольства и досады.

«Я вовсе не думаю о сборе двугривенных, я все отдаю бедным», – с досадой говорил некоторым посетителям И. К. в свой последний приезд в Петербург и рассказывал даже при этом о своем решении предоставить привезенные им холсты для выставки в пользу благотворительных учреждений и новой больницы ее императорскому высочеству принцессе Евгении Максимилиановны Ольденбургской, стоящей во главе художественного кружка, или выставить их сперва бесплатно для учащейся молодежи и для публики в музее императора Александра III. Прибавим при этом, что здесь находится немало крупных произведений профессора И. К. Айвазовского, занимающих, как известно, целые стены одного из главных просторных и светлых залов верхнего этажа музея Александра III, а внизу, в коллекции княгини Тенишевой, находятся также рисунки и картины кисти нашего знаменитого мариниста. Две картины из художественной коллекции адмирала Посьета, по духовному завещанию вдовы его, перешли в собственность музея и поступили в этом году (обе изображают фрегат «Светлана» – сепия и акварель).

Вообще по своему выдающемуся дарованию и по своим чисто нравственным качествам И. К. Айвазовский являлся одним из тех художников, знакомство с которыми для всех встречающихся с ним доставляло истинное наслаждение.

Бодрый, веселый и разговорчивый старик, маститый художник, прожив с честью столь долгий век, трудясь до седин и никому не сделав ничего, кроме добра и света, привносил всегда в светское общество оживление.

В последний свой приезд в Петербург, И. К. Айвазовский откровенно высказался. Взгляды маститого учителя молодых и товарища старых художников, высказанные им нам, так важны и значительны по своей содержательности, что мы приводим их полностью.

Как художник старых традиций, И. К. не мог примириться с новыми веяниями, внесенными в художественную среду, не мог спокойно глядеть на то, что, по его мнению, унижает искусство, которому он посвятил всю свою жизнь. В первые же дни приезда в Петербург И. К. побывал на всех весенних выставках в день нашего посещения, только что вернулся к обеду с академической выставки, где находилась и его картина «Прибой волн», посланная вскоре отсюда в Париж, на Всемирную выставку 1900 г.

– Странное впечатление вынес я с этой выставки, – говорил он. – Там нет ни одного члена академии, кроме меня, – все молодежь, еще никому не известная, еще не успевшая составить себе имени. Разве такой должна быть выставка в Академии художеств? Конечно, нет: на ней должны фигурировать все члены академии, в ней должны принимать участие все профессора, близко стоявшие к этому учреждению, которое всегда останется единственным в России, несмотря на происходящие в стенах его неурядицы. Я видел в ней много беспорядков, но тем не менее она, все-таки, продолжает давать серьезное художественное образование всем, кто пожелает его получить. Шестьдесят лет сохранял я свою связь с академией, посылая картины на академические выставки с 1840 года, и теперь мне больно видеть оказываемое ей пренебрежение. Да, это пренебрежение. Тщетно я искал в выставочном каталоге фамилии Репина и Владимира Маковского – их не было. А между тем, разве они не должны, не обязаны фигурировать на выставке учреждения, профессорами которого состоят? Конечно обязаны, и, если бы в этом была моя власть, я поставил бы непременным условием приема профессоров в академию – участие на выставках. Я осведомился, почему не вижу картин Репина и Маковского, и мне ответили, что оба они «передвижники». Устав «передвижников» не допускает участия их в других выставках!.. Я это знаю, но вместе с тем никак не могу понять, зачем господа, не признающие академии, все-таки пошли туда? Пока они, конечно, не сделали ей вреда, но со временем, переводя в академию понемногу своих товарищей, «передвижники» могут совершенно обезличить ее.