– У кого-нибудь есть сигареты? – вдруг спросила Лия.

Все посмотрели на нее.

– Зачем тебе? – удивилась Алина.

Я достал из кармана пачку и положил на стол перед ней вместе с зажигалкой. Она взяла и, ничего не сказав, пошла к дверям.

– Она что, курить будет? – бедная Алина уже ничего не понимала.

Мишаня посмотрел на нее развязно-охмелевшими глазами:

– Да, будет. А что? Ты разве не знала, что твоя сестра курит?

– Она никогда в жизни не курила.

– Ха! Ты слышал, Леха? Она никогда в жизни не курила! Может, она еще и никогда в жизни…

Я глянул на него, умоляя не произносить этих слов, и он остановился:

– Молчу, молчу… Ну что, Алинка, выпьем за твою сестру, которая никогда в жизни не курила и ничем плохим не занималась? Святой ангел!

Он налил себе и поднял стакан:

– За твою сестру! Пусть она… как сказать-то, что б никого не обидеть?.. Пусть она и дальше делает только правильные вещи, да? А главное, – он поднял палец, – пусть делает правильный выбор. Это очень важно. За правильный выбор!

Он выпил.

– Самое трудное в жизни, Алинка, это сделать правильный выбор в двух случаях…

– Да знаю я про твои арбузы, – прервала его Алина.

Мишаня поглядел на нее свирепым взглядом и вдруг рассмеялся. Напряженность его таяла, глаза все больше наливались смешливым блеском.

– Откуда ты знаешь про арбузы, а?

– Да сто раз уже слышала.

– Сто раз? Интересно. А что второе, тоже знаешь?

– Знаю, знаю.

– Да ну? И что же?

– Да знаю я, знаю.

– Нет, ну ты скажи, скажи!

Лия возвращалась к столу вместе с синьорой Матильдой. Оглядев наш стол, синьора хозяйским жестом повелела убрать грязную посуду и сама понесла несколько пустых тарелок на кухню. Подали второе.

Так же в тишине мы поели. Мишаня снова пил один – на этот раз он не забыл предложить и нам наполнить бокалы, но все отказались, Алина пила сок, Лия воду, мне тоже не хотелось больше водки, к тому же я чувствовал, что Мишаня стал быстро набирать градус, и решил, что лучше оставаться трезвым хотя бы мне.

– Ты знала его, да? – осторожно спросила сестру Алина. Ей все казалось, что та переживает из-за гибели режиссера.

– Да. Он очень известный режиссер, в Испании он почти национальный герой.

– А, понятно.

– Думаю, в эти дни у многих будет траур.

– Да уж. Жаль его, конечно. Особенно жену его жаль. Как она теперь будет?

– А что, жена? – вмешался Мишаня и оглядел всех повеселевшим взглядом. – Деньги у него были. Все ей, значит, осталось. Можно жить и ни о чем больше не переживать. Разве плохо?

– Ты как всегда, – вспыхнула Алина.

– Что, как всегда?

Алина поджала губы.

– Нет, раз уж начала – говори. Будьте любезны объясниться, Алина Анатольевна!

– Алина хотела сказать, что ты о деньгах только и думаешь, – вдруг сказала Лия.

Мишаня с оживлением посмотрел на жену:

– А ты, значит, о них не думаешь, да?

Лия промолчала, но Мишаня уже налег на стол и вперился в нее глазами, требуя ответа.

– Не так, как ты, – произнесла она.

– О как! А вот это интересно. А как же, позвольте спросить? Как, а?

– Миша, не начинай, – устало попросила Лия.

– Ты слышал, Леха? – повернулся он ко мне. – Я тут, оказывается, один такой дурак – о деньгах думаю. О том, на что жить, на что мальчишек обучать, на что летом отдыхать… Дурак я, оказывается. Вот дурак! Да, Лия? Не надо об этом думать, да? Ну хорошо. Давай не будем. Давай не будем об этом думать. Зачем? Давай снимать деньги со счетов и тратить их, как захочется – дарить кому-то, помогать, да? А что, все правильно – один раз живем!..

Его прервало появление синьоры Матильды.

– Как вам мясо? – улыбчиво спросила она, спеша оглядеть наши тарелки.

При виде нее лицо у Мишани приняло доброе всепрощающее выражение. Он забыл, о чем говорил, взгляд у него расплылся и потеплел в хмельном желании душевности, любви.

– Лия, да ты совсем не поела? Ты не ешь мясо? Но почему ты мне не сказала? Я бы приготовила для тебя что-нибудь специальное. Это что, какая-то диета?

Она повернулась к Мишане и шутливо погрозила ему:

– Миса, смотри за своей женой! Видишь, какая она у тебя худенькая стала, ее надо хорошо кормить.

Мишаня уловил только первую фразу и бросился отвечать:

– Матильдочка, дорогая моя, ты пойми: сколько за женщиной ни смотри – все бесполезно! Все! Как говорится, сколько волка ни корми… Ты понимаешь меня, да? Нет? Есть у нас, у русских, такая пословица, – он произнес отчетливее, – сколько волка ни корми… Волк, волк, понимаешь? В лесу, темно, а там волк воет – у-у-у… Страшно!

– Что с тобой, Миса? Ты здоров?

Синьора положила руку на его лоб, а Мишаня схватил ее старческую ладошку, прижался к ней щекой и заговорил:

– Эх, Матильдочка! Не знаем ведь, когда теперь будем вот так у тебя сидеть-выпивать… А может, я как этот твой режиссер, в последний раз сейчас тебя вижу, а? Прочитаешь потом обо мне в какой-нибудь газете…

– Что он говорит? – спросила синьора у Лии.

Та только рукой махнула, мол, не стоит обращать внимания. Мишаня сам перевел ей, невпопад вставляя английские слова и тыча себя пальцем в грудь:

– Я как тот режиссер, понимаешь, Матильдочка? Режиссер!

– Что, режиссер?

– Я на мост пойду и… – он сложил руки и показал, как будет прыгать.

Лицо у старушки исказилось от страха, когда она поняла, о чем он толкует. Она легонько стукнула Мишаню по лысине и сердито сказала:

– Что это еще за шутки?

– Это не шутки, Матильдочка…

– Ты это брось, брось! Нельзя так говорить. Побойся бога! У тебя жена, дети, о них подумай. Взяли моду, чуть что с моста прыгать. Так не делают. И потом, ты же русский!

– Русский… Ну и что?

– Ты сильный. У бога проси помощи, – она подняла глаза кверху, – он поможет.

– А режиссеру? Не помог? Я шучу, шучу… Эх, Матильдочка… А не выпить ли нам по этому поводу твоей фирменной настоєчки, а?

– По-моему, ты уже достаточно выпил, разве нет? – без всякого укора спросила синьора.

– Нет, нет! Я же русский! Я сильный!

– Ну пожалуйста, пожалуйста.

Она послала за ликером, которым нас угощали при встрече, и сама налила ему рюмку. Мишаня настаивал, чтобы его поддержали, с пьяной безразборчивостью тыча в наши бокалы то бутылкой вина, то графином с водкой, уже пустым, наконец, я налил девушкам соку, себе простой воды, и мы подняли стаканы. Мишаня, качаясь, поднялся из-за стола, решив произнести тост в честь синьоры Матильды. Он долго водил рюмкой в воздухе, объясняясь ей в любви, и закончил своим излюбленным высказыванием о трудностях выбора спелого арбуза и верной жены. Синьора не заподозрила тайного смысла в его словах и только кивала, поддерживая его за локоть, когда он слишком далеко замахивался рюмкой, и приговаривала, то по-своему, то по-русски: