– Перестань, – сказал я твердо, остановил ее и развернул к себе. – Посмотри на меня.

Алина посмотрела с нарочитым недоверием – я видел, как ей хотелось, чтобы я поскорее разубедил ее, доказал, что ни в чем не виноват. Она обижалась только оттого, что считала, будто ей полагается обидеться в подобной ситуации, а вовсе не потому, что допускала, что между мной и сестрой что-то могло быть.

– Не говори глупостей. Я случайно зашел туда. Твоя сестра стоит там, плачет.

Глаза ее успокоились, поверили мне, и в следующую минуту наполнились тревогой за сестру.

– Это все из-за него, да?

– Из-за кого?

– Из-за режиссера?

Я и думать о нем забыл.

– Наверно… Я не знаю.

– Да точно из-за него! Я сразу заметила, что она из-за него так распереживалась, так распереживалась! Прямо лица на ней не было весь вечер. Ты видел, да? Она и не ела ничего, ты заметил? Кошмар! Бедненькая… Я пойду к ней.

– Не надо, – остановил я ее.

– Почему?

– Она не хотела, чтобы ее видели. Не расстраивай ее, сделай вид, то ничего не знаешь. Пусть лучше побудет одна, успокоится.

– Да? Ну, ладно… Проклятый режиссер. Надо же ему было обязательно сегодня с собой покончить, не мог до завтра подождать!..

Я засмеялся – до чего же я любил эти ее простодушные рассуждения! – обнял ее за плечи и повел в столовую.

– А мы там десерты готовили! Синьора Матильда дала мне целую корзинку разных ягод и сказала, что я сама могу выбирать и украшать все на свой вкус, представляешь? Я сделала каждому свое украшение. Получилось здорово, она сама мне сказала! Сейчас я тебе покажу, все уже на столе…

К столу мы вернулись в обнимку.

За чаем Мишаня затих, примолк, и все поглядывал на Лию с горьким сожалением в глазах, как будто просил о чем-то и сам же понимал, что просит напрасно. Он вздыхал, качал головой, улыбался сам себе и с грустной обреченностью снова смотрел на нее молящим и безнадежным взглядом. Она держалась молодцом – никто и не подумал бы, что полчаса назад она заходилась в рыданьях; на лице ее не было и следа от недавних слез, глаза смотрели безмятежно и ровно, как всегда, обходя стороной Мишаню.

Раздались гитарные струны. Все тот же мужичок, сняв передник, сидел теперь на стуле посреди столовой, обняв гитару, положив нога на ногу и выставив вперед носок измятого, давно нечищеного ботинка. Синьора Матильда с гордостью посмотрела на него из дверей, потом глянула на нас и жестом пригласила насладиться музыкой. От его невеселой песни на душе у меня совсем подурнело. Скорей бы уж закончить все это и ехать отсюда, подумал я, и Алина тут же поймала мой взгляд, посмотрев на меня удивленно и строго – она-то сидела, не отрывая глаз от гитариста, поставив локти на стол и подперев руками подбородок, вся навстречу музыке.

Мишаня тоже поглядел на музыканта, глаза его сжались, похолодели, жилы ходуном заходили по скулам. Я понимал его. Он чувствовал то же, что и я: ни к селу, ни к городу была сейчас эта сиротливая мелодия, жалобные трели так и царапали и без того тревожную душу, от сиплых неумелых звуков изнывало, дергалось сердце; хоть я не был пьян, мне так и хотелось подойти да и огреть его по башке, что б перестал бренчать. Не иначе, Мишаня подумал о том же. Обведя взглядом стол, он вперился глазами в музыканта и произнес во всеуслышание:

– Я не понял, повар решил нам свои песенки сбацать что ли?

Алина едва не поперхнулась от его слов, убрала со стола локти и опасливо огляделась, не услышала ли их синьора Матильда.

– Э! Слышь? – позвал музыканта Мишаня. – Заканчивай там эти свои «трынь-брынь», понял?

– Да вы что, – испуганно зашептала Алина, обращаясь непонятно к кому.

– Э! Ау! Ты слышишь меня?

Музыкант поднял глаза на Мишаню, продолжая перебирать струны.

– Хватит, я тебе говорю! Сбацал, и молодец. Мы все поняли. Умеешь играть на гитаре. Ну хватит уже!

Тот все еще играл.

Мишаня выдвинулся из-за стола:

– Ты не понял, что ли?

– Сейчас начнется, – тихо сказала Лия.

– Слышь, ты! – грозно рявкнул он. – Ну ты сел играть, ну так сбацай что-нибудь нормальное. Нормальное, понимаешь? Что б весело было. Понял меня, да?

Музыкант не понимал, ибо ни в лице Мишани, ни в интонации не было ничего веселого. Казалось, еще чуть-чуть, и он замахнется на него кулаками, но вместо этого Мишаня вдруг повел плечами, подбоченился, ударил себя в грудь и раскинул руки:

– И-и-и… Э-эх!!

Тот заулыбался.

– Понял меня, да? Понял? Давай, давай, давай! – Мишаня замахал руками, требуя музыки. – Э-эх!

Заиграла «калинка-малинка».

Мишаня пошел полукругом, выпятив грудь и по-цыгански ударяя себя по пиджаку. От его оглушительного «о-ба!» не слышно было тонкой гитарной струны, но Минине это не мешало. Англичане, все еще дремавшие над газетами, вздрогнули, подняли головы и смотрели во все глаза. На шум прибежала из кухни синьора Матильда.

– Миса! – счастливо всплеснула она руками, радуясь, что он повеселел.

Мишаня распахнул объятия и пошел на нее:

– Матильдочка!

Он подставил локоть, неловко покачнувшись на неровных ногах, она взяла его под руку, и они пошли по зале вдвоем – синьора, мелко перебирая ногами, сухонько и аккуратно поворачивая туда-сюда плечами и покачивая свободной ладонью в такт, и Мишаня, с медвежьей неуклюжестью ведя ее по комнате. Англичанка захлопала в ладоши – по всему видно, такого разгулья в пансионе отродясь не бывало – и вся потянулась вперед на своем стуле, как будто вот-вот не удержится и тоже пустится в пляс. Так и вышло: на обратном пути Мишаня подставил ей другой локоть, она с готовностью вскочила, большая как лошадь, с крупными желтыми зубами и широким задом, схватилась за него и пошла размашистым шагом, обгоняя и его, и синьору, таща за собой его руку в задравшемся по локоть рукаве и наваливаясь на него своими необъятными бедрами. Англичанин глядел на жену в немом изумлении, все еще держа в одной руке газету.

Мы трое тоже смотрели на танцующих, не отрывая глаз. Как только появилась синьора, Алина вскрикнула от восторга и захлопала в ладоши, подняв над головой руки. Мы с Лией обменялись беспокойными взглядами, оба подумав об одном – как бы это веселье не закончилось печально.

Мишаня, лихой и безудержный, все больше расходился в танце, движения его становились резче, упрямее; синьора не поспевала за его бравыми виражами и с возгласом «все, все! Миса, пожалуйста, все!» тянула от него свою руку, но он не пускал и с пьяной грубостью волочил ее за собой. Крепкая, под стать Мишане, англичанка висела на другом его боку. Она вспрыгивала и била об пол тяжелыми туфлями, точно копытами, пока в один миг вдруг не потеряла равновесие. Мишаня, вместо того чтобы отпустить ее, сжал еще крепче локоть, за который она держалась, и, не устояв, стал падать прямо на нее, хватая руками разные части ее выпуклого тела. Англичанка истошно завопила, и вместе они повалились на мраморный столик у стены.