– Ну что за человек! – вскипел Мишаня. – Темно же будет! Сама же замучаешься вести машину по такой темноте.

– Правда, Лия, – поддержал я. – Хотите, я поведу? А вы отдыхайте.

Она наотрез отказалась.

– Синьора Матильда, и вы с нами, – сказал Мишаня, оглядываясь, где бы взять еще один стул.

– Нет, нет, – замахала руками старушка.

– Но хоть рюмочку с нами поднимите. Это обязательно!

– Но я не пью вино, Миса, ты же знаешь.

– Знаю. Эй, уважаемый! – обратился он к официанту, – сбегай-ка на кухню, принеси нам еще одну, – сказал он по-русски, показывая на свою стопку.

Впятером мы подняли рюмки.

– За здоровье! – с акцентом сказала синьора, и мы чокнулись.

Так и не присаживаясь за стол, она одним махом осушила стопку, потерла нос ладонью и произнесла:

– Сегодня у меня очень радостный день, потому что приехали вы. И очень грустный день.

– Почему? – мы все подняли головы от тарелок.

– Потому что сегодня не стало одного моего очень хорошего друга. Вы не слышали? Режиссер, – она назвала длинное имя, мне незнакомое. – Он прыгнул с моста.

– Ах! Как это? С моста? Не может быть! – воскликнули наши девушки.

– Да. Сегодня…

Глаза ее часто заморгали, она достала из недр своих юбок платочек и стала утирать морщинистое лицо, жалостливо, не таясь, совсем по-старушечьи. Лия, по всему видно, знала этого человека – едва ли не впервые за это время я увидел, как маска невозмутимости пала с ее лица, и она смотрела на синьору ошеломленно.

Алина с изумлением спросила:

– Как это, прыгнул с моста? Это что, самоубийство?

– Да, да, самоубийство, – закивала синьора.

– Но почему? Из-за чего? У него что-то случилось?

– Неизвестно. В новостях сказали, что причины пока не выяснены. Он оставил записку… Попрощался со всеми… А вы разве не слышали в новостях?

– А у нас нет телевизора. И интернета тоже нет, – ответили мы хором.

– Мы с ним дружили с давних пор… Он был мне как сын. Ему было всего пятьдесят, разве это возраст? Молодой еще совсем… Он всегда был такой видный мужчина… Нравился женщинам… Я знала его предыдущую жену, она была манекенщица, родом из Польши. Очень красивая девушка… После развода он очень переживал, часто приезжал к нам с графом, говорил, что смотрит на нас и отдыхает, успокаивается… Мечтал так же встретить старость вместе с женой… А потом снова женился, в третий раз. Мы были на их свадьбе. Жена его моложе него, двоих сыновей ему родила, хорошенькие такие мальчишки… Мы думали, они счастливы… Не знаю, что могло заставить его пойти на такой шаг…

– Может, долги были? – предположил Мишаня, которого эта новость тоже не оставила равнодушным.

Она покачала головой.

– Все его последние фильмы были очень успешны, он прекрасно зарабатывал, это все знали…

– Ну, может, болел чем-то?

– Нет, это точно не из-за болезни. Он всегда следил за здоровьем. Да и мы, его друзья, знали бы…

– Ну, давайте тогда, не чокаясь. За вашего друга, – Мишаня налил еще по одной и выдохнул, – пусть, как говорится, земля будет пухом.

Мы выпили.

– Я думаю, это связано с женой, – сказала синьора, комкая в сухоньких пальцах платочек.

– С женой? – переспросили мы все разом.

– Да. Последний раз, когда он приезжал ко мне – гостил здесь одни выходные, в конце прошлого года – он был такой подавленный. Я спросила, что с ним, думала, может, приболел. Но он сказал, что здоров как бык и может прожить до ста лет, только не представляет, зачем ему так долго жить… Мы поговорили немного, он ничего не сказал мне, обмолвился только, что он полвека прожил, а женщин так и не понял. Вот так и сказал мне, мол, я так и не научился понимать женщин… Жаль, что я не догадалась что-нибудь предпринять. Надо было сделать что-нибудь…

– Но что вы могли сделать?

– Надо было позвонить Алонсо, его близкому другу, он бы что-нибудь придумал. Поговорил бы с ним…

Она снова стала утираться платочком, и Лия, сидевшая ближе, сочувственно погладила ее по руке. Мне показалось, у нее тоже заблестели слезы. У Алины и подавно глаза были на мокром месте.

– Вы, мужчины, только кажетесь сильными, – проговорила синьора, почему-то глядя на Мишаню.

Я посмотрел на него – он весь вытянулся, замер.

– Да что уж теперь сделаешь, – вздохнула она. – Теперь уже поздно. Бог нам всем судья…

Никто из нас не ел.

– Да вы ешьте, ешьте! – вдруг нарочито бодрым тоном приказала нам синьора. – А ну-ка! Как вам мой борщ?

– Превосходно! Очень вкусный! – ответили мы.

– Все, хватит разговоров. Ешьте! Приятного аппетита. Нет, не так. На здоровье!

Мы уткнулись в тарелки, но ели тихо и без особенного удовольствия, хоть борщ был вкусен. Все мы были под впечатлением от этой новости, и никто не решался начать разговор. Режиссер, покончивший сегодня с собой, как будто витал среди нас, делая и без того накаленную атмосферу еще более тревожной. Пожалуй, одна только Алина не догадывалась, что все это имело прямое отношение к Мишане и к Лии, и что каждый из них сейчас молчал, потому что думал о себе.

Я тоже ощущал внутри неприятное чувство. На мне теперь висела обязанность поговорить с Лией, и я боялся, что Мишаня на этом не остановится и постарается вовлечь меня в свои дела как-нибудь еще. В душе я надеялся оттянуть разговор до последнего, пережить завтрашний день, а уж послезавтра, прямо с утра уехать в Барселону и там начать наш отдых с Алиной с чистого листа. Но история с режиссером пошатнула мои надежды – я вдруг почувствовал, как и тогда, в наш первый ночной разговор с Мишаней, что все может оказаться намного опаснее и страшнее, чем я думаю. Я смотрел на ничего не подозревающую Алину и старался успокоиться, внушить себе, что все в порядке, но потом смотрел на Лию, не прикоснувшуюся к еде, сидевшую с потемневшими глазами, прижав к лицу ладони, и на Мишаню, у которого каждый раз, когда он наклонялся к тарелке, видны были вздувшиеся на макушке вены, и тревожное чувство охватывало меня вновь; как будто кто-то предостерегал меня, подавал знак, а я не мог понять, к чему это и как мне быть. Я вспомнил, как Мишаня в ту ночь произнес «сам с моста спрыгну». И вот теперь этот режиссер, который прыгнул с моста – что за совпадение?

В эту минуту Мишаня вдруг схватил графин с водкой, нервной рукой плеснул себе в высокий стакан, стоявший пустым, и жадно выпил. Сестры переглянулись между собой. Алина недоумевала – что это с ним, почему он пьет один, никому не предложив? Мишаня снова плеснул себе и снова выпил. Я видел, что он был напряжен как оголенный провод, тяжелые мысли гудели в нем, разрывали голову, и он пил, забыв обо всем, потому что не выдерживал этого накала.