– Ну, теперь пойдут такие разборки, Федор Матвеевич, мама не горюй, – начальник УВД Одинцова покачал головой. – Миша Алтайский – кто? Сами знаете. Главный решала воровского мира. Когда от коронавируса в апреле умер вор в законе Арнольд, его место опустело. Говорят, он лежал в том же мобильном госпитале, что и вы, в выставочном центре ВДНХ. И скончался. А две недели назад в Сочи собрался воровской сход. И Миша Алтайский туда ездил. Он сказал свое веское слово. Там короновали Петуню Орджоникидзе. Фактически Миша его и выбрал. А за Петуней, сами знаете, какой хвост кровавый, скольких он убрал. Сколько людей его ненавидит. В Мише Алтайском разочаровались те, кто категорически не желал воровской короны для Петуни Орджоникидзе. И вот результат. Вернулся Миша из Сочей и… жуть какая. Я такого еще не видел. Что у него с лицом?

– Химический ожог губ и рта, – ответил судмедэксперт, осматривающий тело. – Нам надо его поскорее отсюда убирать. Здесь место бойкое, проезжая дорога. Пока рано еще, и мы все перекрыли, но это Борки. Одно шоссе, эта трасса как Бродвей.

Полковник Гущин – в маске, в козырьке и своих латексных перчатках – стоял чуть поодаль от начальника Одинцовского УВД и судмедэксперта, на социальной дистанции. Они находились у трупа втроем. Остальные сотрудники полиции по его настоятельной просьбе пока к телу не приближались.

Перед ними на асфальте лежал крупный седой мужчина в джинсах и разорванной в клочья на груди летней льняной розовой рубашке. Босой. Его волосатую грудь, шею, живот и узловатые руки сплошь покрывали затейливые татуировки – каких, и правда, поискать. По ним его и опознали сотрудники Одинцовского УВД. Потому что по лицу несчастного опознать было трудно.

Багровое распухшее лицо. Вытаращенные, вылезшие из орбит остекленевшие глаза. Распяленный в немом вопле рот – точнее, черная рваная дыра в нижней части лица.

Судмедэксперт вооружился пинцетом и наклонился низко над лицом погибшего, засунул пинцет в рот, что-то подцепил и…

– Боже, он себе кончик языка откусил, – прошептал он потрясенно. – В ротовой полости слизистая полностью сожжена. А язык… он откушен… Часть его застряла между зубами.

– Причина смерти? – спросил полковник Гущин, созерцая авторитета Мишу Алтайского, откусившего себе язык.

– Пулевое ранение в затылок. – Судмедэксперт в перчатках коснулся головы убитого и приподнял ее. – Входное отверстие. Пуля у него в мозгах. Гильзы нет. Его добили таким способом. А перед тем как застрелить, его зверски истязали. Я забираю труп в наше бюро. Одно могу сказать точно – убили его не здесь. Где-то в другом месте.

Полковник Гущин огляделся – дачное шоссе и заборы. Но как раз в этом месте к шоссе примыкает новая бетонка, ведущая к расположенным у леса загородным виллам – в серых рассветных сумерках видны их кованые ажурные ограды на фоне деревьев и яркие красные крыши из металлочерепицы. И сюда же упирается узкая протоптанная пешеходами дорожка, ведущая к приземистому магазину продуктов с яркой надписью «Раки на Рублевке».

Перекресток трех дорог.

В тот момент полковник Гущин еще не придал этому факту значения. Просто по привычке отметил для себя особенности локации.

– Его привезли и выбросили из машины, – сказал начальник Одинцовского УВД. – Сделали это ночью. Наша патрульная машина проезжала здесь дважды – в одиннадцать и в час сорок. В одиннадцать тела на перекрестке не было. В час сорок патрульные его увидели, едва сами не наехали на труп.

– Не похоже, что выбросили, – заметил Гущин, отходя еще дальше, потому что подошли оперативники с носилками и черным пластиковым мешком – упаковывать тело под руководством патологоанатома. – Поза у трупа нарочитая какая-то. Руки по швам. Ноги раскинуты. Он словно вписывается в перекрещение этих путей – шоссе, бетонки и тропинки. И лежит ближе к тропе, так, чтобы на него как раз проезжающие по шоссе машины не наехали. Если бы труп выбросили на ходу из авто, вряд ли он сам так расположился бы. Нет, он здесь кем-то уложен.

– Пса его точно выбросили. – Начальник Одинцовского УВД кивнул на второе мертвое тело, валявшееся в двух метрах от жертвы.

Это была массивная собака тигровой масти – питбуль, бойцовая порода. Собака валялась на боку, скрючив лапы.

– Это его пес. Дом его охранял, – сказал начальник Одинцовского УВД уверенно. – У Миши дом здесь недалеко – на берегу Москвы-реки. После возвращения с зоны отгрохал себе. Такая избушка – с сауной и бассейном-джакузи. Жил один. А зверюга эта виллу его охраняла. В нее вон всю обойму засадили, смотрите, Федор Матвеевич, сколько пулевых отверстий на боку и на брюхе. Где пса прикончили, там, возможно, и хозяина пытали.

Полковник Гущин глядел на труп собаки.

– Поехали к нему на виллу прямо сейчас, – распорядился он.

В доме Миши Алтайского они сразу поняли – это то самое место, где «решала» уголовного мира встретил свою смерть.

Ворота виллы оказались открыты настежь. Бронированная дверь дома распахнута. В холле на мраморном полу – следы крови. Видно было, что тело волокли здесь к входной двери. Страшный разгром царил в богато обставленной гостиной. На полу лужи крови. И рвоты.

Полковник Гущин подумал, что кровь, скорее всего, пса и его хозяина. А вот рвота – только хозяина. Ее обнаружили и на опрокинутом кожаном вольтеровском кресле у камина, и на подлокотнике дивана. И на перевернутом журнальном столике из флорентийской мозаики.

– Впечатление, что он здесь метался и его рвало, – заметил полковник Гущин, оглядываясь. – Пытался скрыться от убийцы?

Внутрь дома они тоже зашли сначала только вдвоем с начальником Одинцовского УВД – по настоянию Гущина, который просто пересиливал себя и буквально заставлял находиться в этом замкнутом помещении, насквозь пропитанном смертью и… заразой, как ему воображалось.

Что-то привлекло его внимание. Яркое, на полу. Он нагнулся и достал из-под опрокинутого кресла пластиковую бутылку.

– Очиститель для труб, – прочел этикетку начальник Одинцовского УВД. – Мать моя начальница…

Полковник Гущин покинул виллу сразу, как только туда зашли криминалисты-эксперты. Он оставил всю опергруппу делать полный осмотр дома, а сам отправился в морг. Он и не подозревал, что все последующие дни именно такой ритуал действий почти войдет у него в привычку.

И еще он понял там, на вилле: он не в состоянии нормально функционировать в прежнем своем профессиональном качестве в одиночку. Если дальше все так пойдет, то кончится для него грандиозным провалом. Психическим срывом и профессиональным позором. Утратой чести.

Ему необходим помощник. Напарник, на которого целиком можно положиться.

Он пока еще не отдавал себе ясного отчета – что же так удивило, насторожило и напугало его… да, именно напугало в этом деле, которое начальник Одинцовского УВД с ходу уверенно охарактеризовал, как…

– Классическая разборка, Федор Матвеевич, – заявил начальник полиции Одинцова. – Ясно как божий день. Мише Алтайскому отомстили жестоко свои же уголовники. И связано это, по всей видимости, с тем, что он на воровской сходке не просто поддержал, а продавил кандидатуру Петуни. Надо от этого отталкиваться, здесь связи искать и исполнителя его убийства. Он был дома вечером. К нему вломились – у него здесь камер полно, мы начнем пленки смотреть. К нему вломились и начали его убивать, пытать. А затем застрелили в затылок. Пуля в черепе. Так что и это уже зацепка. Возможно, что-то нам эта пуля подскажет. И собаку его здесь застрелили. В ней тоже штук пять пуль засело. Хотя гильз и здесь мы не нашли, видимо, их собрали. Но все равно есть над чем нам работать. Хотя… я таких разборок что-то давно не припомню. По накалу страстей и жестокости. Он ведь себе язык откусил…