– Эй, сестрица, – обратился ко мне этот тип, – у тебя закурить не найдется? Или, может, еще чего получше?

Я повернулась и встретилась с ним глазами. Да, он уже довольно далеко прошел по тому трагическому пути, когда человека, некогда лишившегося работы, не берут на работу уже абсолютно нигде; волосы у него были теперь намного длиннее, чем прежде, и он носил плохо ухоженную бородку-эспаньолку, но улыбка была все такой же самоуверенной и взгляд все тот же – неопределенный, блуждающий, – как в те времена, когда нам было по четырнадцать лет.

– Нет, – сказала я. – Извини.

Он встряхнулся. Потом вдруг задумался, склонив голову набок, и воскликнул:

– Слушай, а ведь я тебя знаю! Верно?

– Не думаю. Вряд ли.

– Конечно, знаю, – сказал он уверенно. – Комната 214. Сестра Салли Саламоне. Буква «I» всегда пишется раньше «E» за исключением тех случаев, когда «Е» следует после «С»…[70]

Он засмеялся, вспомнив это школьное правило.

– Вы ошиблись. Приняли меня за кого-то другого, – сказала я.

– Ничего я не ошибся, – возмутился он. – И ты не кто-то другой[71].

– Вот, возьмите, – сказала я, протягивая ему сдачу с доллара.

Он поднял вверх обе руки, как бы слабо протестуя.

– Нет-нет, мне и в голову такое не приходило…

И, рассмеявшись над столь учтивой формой собственного протеста, он отошел от меня и двинулся в сторону Второй авеню.

– Вот в чем проблема для тех, кто родился в Нью-Йорке, – печально заметил старый продавец газет. – У вас нет того Нью-Йорка, где вам есть куда сбежать.

Глава седьмая

Серьги без кольца

– Кейти Контент слушает.

– Это Кларенс Дарроу.

Машинистки в «Куиггин и Хейл» и не подумали приостанавливать работу, но все же и за стрекотом их машинок я сумела услышать в голосе Ив затаенный смех.

– Когда вы прибыли в город, мисс Дарроу?

– Четыре раза по два десятка и еще семь часов назад[72].

– Как вам Ки-Уэст?

– Забавно.

– Значит, завидовать мне не стоит?

– Разве что капельку. Слушай, у нас сегодня вечером собирается небольшая дружеская компания. И мы оба страшно хотели бы и тебя тоже видеть у нас за столом. Можем мы ненадолго тебя отвлечь и заманить к себе?

– От чего отвлечь?

– Вот и молодец.

В «Бересфорд» я приехала, опоздав на сорок минут.

Как это ни странно, но приходится признать: опоздала я, выбирая, что же мне надеть. Когда мы с Ив жили в пансионе, то частенько менялись одеждой и друг с другом, и с другими девушками с нашего этажа, а в результате в субботу вечером всегда выглядели симпатично. Но когда я съехала из пансиона, то в некотором смысле рассталась с иллюзиями, обнаружив, что вся одежда, предназначенная для веселого времяпрепровождения, принадлежала моим бывшим соседкам. У меня самой имелись в распоряжении только самые утилитарные вещи, весьма, надо сказать, старомодные. Изучая свой гардероб, я вдруг поняла, что моя одежда выглядит столь же уныло, как и те серые простыни, что вечно висят у меня за окном. В итоге мне пришлось остановиться на темно-синем платье, вышедшем из моды года четыре назад, и, вооружившись шкатулкой для рукоделия, еще полчаса потратить на то, чтобы спешно подкоротить подол.

Новый широкоплечий лифтер был мне незнаком.

– Значит, Гамильтон сегодня не дежурит? – спросила я, когда мы начали подниматься.

– Этот парнишка уволился.

– Как жаль!

– А мне нет. Я бы работы не получил, если б он остался.

На этот раз в вестибюле меня поджидала Ив.

– Кейти!

Мы поцеловались, чмокнув друг друга в правую щеку, и она взяла обе мои руки в свои – в точности как Тинкер – и, чуточку отступив назад, осмотрела меня с ног до головы, словно не она, а я только что вернулась после двух месяцев пребывания на пляже.

– Ты отлично выглядишь, – сказала она.

– Ты что, шутишь? Это ты отлично выглядишь. А я выгляжу как Моби Дик[73].

Ив прищурилась и улыбнулась.

Выглядела она и впрямь отлично. Под жарким солнцем Флориды волосы у нее выгорели и были теперь цвета льна, она еще и подрезала их примерно до подбородка, и эта прическа идеально подчеркивала утонченность ее черт. От сардонической летаргии марта не осталось и следа; в глазах Ив опять заблестела проказливая искорка. А у нее в ушах я заметила поразительно красивые серьги с бриллиантами. Они каскадом спускались вдоль стройной шеи, красиво посверкивая на фоне ровного золотистого загара, и у меня не возникло ни малейших вопросов относительно происхождения этих серег: Тинкер полностью воплотил в жизнь предписания врачей относительно благотворного воздействия на Ив пляжей Палм-Бич.

Ив проводила меня в гостиную. Тинкер, стоя возле одного из диванов, вел беседу с неким молодым господином по поводу железнодорожных акций. Ив прервала их разговор и, взяв Тинкера за руку, сказала:

– Ты только посмотри, кто к нам пришел!

Надо сказать, Тинкер тоже отлично выглядел. Во Флориде он сумел расстаться не только с лишними фунтами, набранными во время работы сиделкой у постели Ив, но и со своим вечным виновато-пристыженным выражением лица. Отдыхать ему явно понравилось, вот и сегодня он был без галстука, и в расстегнутом воротнике рубашки виднелась его загорелая грудь. Удерживая руку Ив в своей руке, он наклонился и чмокнул меня в щеку. Если он сделал это, чтобы расставить все точки над «i», то вовсе не обязательно было так стараться. Я и без этого давно сообразила, что к чему.

Никто, похоже, не выказал ни малейшего удивления или недовольства тем, что я сильно опоздала, но для меня цена моего опоздания заключалась в том, что я пропустила аперитив. Примерно через минуту после того, как я была всем представлена, меня уже увлекли в столовую, так и не предложив выпить. Хотя остальные гости, судя по их виду, успели уже прилично наклюкаться.

Кроме меня гостей было еще трое. Слева сидел тот, с кем Тинкер разговаривал, когда я вошла; это был биржевой маклер, которого все здесь звали Баки и который в детстве каждое лето отдыхал по соседству с Тинкером. В 1937-м, во время рецидива Депрессии, Баки проявил значительно больше благоразумия, чем его клиенты, и успел выйти из игры раньше них. Теперь он отлично устроился в Гринвиче, штат Коннектикут, и выглядел тоже просто отлично. Это был типичный обольститель весьма привлекательной наружности, хотя и далеко не такой умный, каким хотел казаться, зато довольно веселый. Во всяком случае, он был куда веселее и остроумней, чем его