сказать мне что-то или не говорить. И вместо слов – а ведь на том конце коридора спала Ив! – он взял и поцеловал меня.

Это не был решительный поцелуй. Это был поцелуй-исследование. От меня требовалось совсем немного: чуть наклониться вперед, и тогда бы он, конечно же, крепко меня обнял. Но куда при нынешних обстоятельствах это могло бы нас привести?

А потому я нежно высвободила руки и приложила ладонь к его гладкой щеке, обретая покой в добром совете хранить терпение ради того, что «все покрывает, всему верит, на все надеется, все переносит»[61].

– Ты очень милый, Тинкер Грей.

Загудел приближающийся лифт. Я успела опустить руки, прежде чем Гамильтон раздвинул дверцы кабины. Тинкер кивнул ему и сунул руки в карманы пиджака.

– Спасибо за яичницу, – сказал он на прощание.

– Ты особо не надейся. Это единственное, что я умею готовить.

Тинкер улыбнулся, и в этой улыбке на мгновение промелькнуло его настоящее «я».

Когда я уже вошла в кабину лифта, он сказал:

– Нам не удалось поговорить даже о том, где ты теперь живешь. Можно, я как-нибудь к тебе загляну, в твое новое жилище? Скажем, на следующей неделе?

– Это было бы замечательно.

Гамильтон почтительно ждал, когда мы завершим разговор.

– Ладно, Гамильтон, поехали, – сказала я.

Он закрыл дверцы, нажал на кнопку, и мы поехали вниз. Лифтер потихоньку насвистывал, глядя, как мелькают этажи.

После Гражданской войны имена таких отцов-основателей, как Вашингтон и Джефферсон, стали невероятно популярны у чернокожего населения Америки. Но впервые в жизни я встретила негра, которого назвали в честь погибшего на дуэли создателя Банка США[62]. Когда мы спустились в вестибюль, я вышла из кабины и уже хотела было спросить у Гамильтона, кто его так назвал, но тут зазвонил колокольчик вызова, и он, успев лишь плечами пожать, вновь исчез за бесшумно закрывшимися бронзовыми дверцами лифта.

Эти замечательные дверцы были украшены литьем в виде щита с изображенным на нем драконом и девизом «Бересфорда»: FRONTA NULLA FIDES[63], что значит «Не доверяй внешности». Еще бы.

Несмотря на то, что сурок тени так и не отбросил[64], зима все-таки взяла Нью-Йорк в осаду еще на три недели. Крокусы в Центральном парке замерзли, певчие птицы пришли к единственному разумному решению и повернули обратно в Бразилию; ну а «масса Тинка» – кто бы сомневался! – уже в ближайший понедельник увез мисс Ивлин в Палм-Бич, не соизволив даже сказать мне об этом.

Глава шестая

Апрель, беспощадный месяц[65]

Однажды вечером я стояла на станции IRT[66] «Уолл-стрит» и в числе прочих плебеев ждала возможности поехать домой. Предыдущий поезд ушел минут двадцать назад, и на платформе уже опять собралась целая толпа – сплошные шляпы, вздохи и кое-как свернутые в трубку утренние газеты. На полу рядом со мной стоял чей-то переполненный чемодан, для пущей надежности перевязанный бечевкой. Разве что детей в толпе не было, а так с легкостью можно было себе представить, как эта станция выглядела во время войны.

Какой-то мужчина, протискиваясь мимо меня, неловко задел мой локоть. У него были каштановые волосы и кашемировое пальто. Как ни странно, он оказался человеком несовременным и обернулся, чтобы извиниться. И на мгновение мне показалось, что это Тинкер.

Впрочем, не стоило и надеяться.

Тинкер Грей никак не мог даже появиться поблизости от IRT. Они уже неделю отдыхали в Палм-Бич, когда Ив прислала мне первую открытку из отеля «Брейкерз», где они остановились. Сестренка, нам тебя ужасно не хватает… В общем, что-то в этом роде. И Тинкер откликался эхом на полях ее писем или печатными буквами рядом с моим адресом на конверте и вокруг марки. На той открытке Ив стрелкой указала на их балкон с видом на пляж. На пляже она изобразила воткнутое в песок предупреждение: НЕ ПРЫГАТЬ! В постскриптуме было написано: Увидимся через неделю. Но прошло еще две недели, и я получила от нее очередную открытку – уже из Ки-Уэст – с видом на марину.

А я в это время взяла на перепечатку пять тысяч страниц надиктованного текста и уже успела разобрать и перепечатать четыреста тысяч слов. Текст был написан языком столь же серым и невыразительным, как погода за окном. Я сшивала раздробленные инфинитивы и ставила на место болтающиеся определения. В итоге я буквально до дыр протерла на заднице свою лучшую фланелевую юбку. А по вечерам, в полном одиночестве устроившись за кухонным столом, я ела тосты с арахисовым маслом и играла в карты с воображаемыми партнерами, упорно сражаясь с тоской, из-за чего иной раз забредала даже в романы Э. М. Форстера[67] – просто чтобы понять, зачем ему понадобилось тратить столько слов. Существуя в таком режиме, я сэкономила 14 долларов и 57 центов.

Мой отец вполне мог бы мною гордиться.

* * *

Тот любезный незнакомец, ловко маневрируя в толпе, пробрался все же к самому краю платформы и остановился возле робкой молодой женщины, похожей на мышку, которая при его приближении подняла глаза и случайно встретилась со мной взглядом. Оказалось, что это Шарлотта Сайкс, та самая одаренная машинистка, что умела поразительно быстро печатать. У нас в комнате она сидела рядом со мной, слева.

У Шарлотты были густые черные брови, тонкие черты лица и чудесная кожа. Она вполне могла бы даже очаровать кого-то из представителей противоположного пола, если бы не держалась так, словно Нью-Йорк готов в любой момент наступить на нее и раздавить.

Сегодня Шарлотта надела шляпку-коробочку, тулью которой украшала похоронного вида хризантема. Я знала, что живет она где-то в нижнем Ист-Сайде и, похоже, под моим «чутким руководством» частенько допоздна остается на работе. Иной раз она прибегала на эту остановку даже на несколько минут позже меня. Шарлотта осторожно посматривала в мою сторону, явно набираясь храбрости, чтобы ко мне подойти. Чтобы у нее не оставалось никаких сомнений, я вытащила из сумки «Комнату с видом» Форстера и открыла ее на первой попавшейся главе – на шестой, как оказалось. Есть одна «милая» странность человеческой природы: многие с невероятной легкостью встревают в чужой разговор, но даже не подойдут к вам, если вы в полном одиночестве читаете книжку, даже если это всего лишь глупый любовный роман:

Джордж обернулся, заслышав ее шаги. Несколько мгновений он смотрел на нее с таким изумлением, словно она свалилась с небес. Он не мог не