Вдруг картина сменилась, особняк исчез, и появилось охваченное огнем газетное хранилище. Стоя над трупом убитого смотрителя, подобно мухе, увязнувшей в лужице сладкой патоки, я прилипла к черной растекшейся по полу крови, поднимала ноги, но от подошвы вытягивались густые струйки, не дававшие сделать ни шагу…

Сон оборвался. Одним махом я пришла в сознание, словно прежде валялась в глубоком обмороке. За окном заливались весельем звонкие птахи, в столпе солнечного света, будто звезды Млечного Пути, кружились пылинки. Стараясь не обращать внимания на боль в лодыжке, я решительно встала с кровати.

Было позднее утро, и особняк казался вымершим. От холодной тишины, наполнявшей дорого обставленные комнаты, мне становилось не по себе. Разыскивая хозяина дома, я заглянула в столовую и убедилась, что стол накрыли только на одну персону. В шикарном кабинете судебного заступника не оказалось, а идти на кухню и пугать прислугу, без того считавшую меня чокнутой, не хотелось.

Не придумав ничего получше, я решила оставить Кастану записку с извинениями за ночное вторжение и отправиться домой. В доме папы раны всегда зализывались легче, а страхи — отступали.

Глубокое мягкое кресло, стоявшее перед огромным красного дерева столом, явно предназначалось для высокого мужчины, мне пришлось сесть на самый краешек. Постучав по столешнице, я выровняла стопочку писчей бумаги, и наружу выпала спрятанная между листами черно-белая гравюра девочки лет десяти. Взяв в руки карточку, я долго разглядывала детское личико с большими и черными, как у бесенка, глазами.

В том, что известный судебный заступник, любимец высшего общества и младший брат мэра, хранил чей-то детский портрет, не имелось ничего предосудительного, иногда черствые с виду люди скрывали в душе трогательную сентиментальность. Девочка могла бы оказаться внебрачной дочерью, любимой племянницей, подругой детства — кем угодно, но на гравюре была запечатлена я в десятилетнем возрасте. Надпись на оборотной стороне подтвердила, что мне попалась в руки карточка, сворованная из нашего с отцом семейного альбома…

Дверь в кабинет отворилась, замер звук чужих шагов.

Я перевела ледяной взгляд с гравюры на фигуру судебного заступника, за спиной которого неожиданно маячил Ян. Кажется, мой бывший помощник удивился больше, увидев меня в хозяйском кресле, нежели сам владелец особняка.

Наши взгляды с Кастаном скрестились, и от них веяло ледяным холодом.

— Ян, вы не оставите нас? — спокойно попросил Стомма таким тоном, что моего робкого напарника, вспоминавшего о безрассудной смелости только в моменты наивысшей опасности, как ветром сдуло.

Дверь сдержанно закрылась, и мы остались наедине. Не откладывая объяснения в долгий ящик я продемонстрировала собственную гравюру, перенесенную на плотную матовую бумагу. В ответ он показал одну из карточек, хранившихся в шкатулке Чеслава Конопки.

— Кто будет первым задавать вопросы? — изогнула я брови.

— Для начала пересядьте на диван, — потребовал Кастан.

— Верните содержимое моей сумки.

Не уступив друг другу ни пяди, мы оба остались на своих местах. Он — перед дверью, словно неугодный гость, а я — за хозяйским столом.

— Так кто первый? Уступите даме? — вымолвила я с иронией.

— Катарина, откуда у вас эта шкатулка? — немедленно последовал вопрос.

— Прозвище «ночной посыльный» вам о чем-нибудь говорит?

Кастан кивнул.

— Он передал мне шкатулку, и вчера нам с Яном удалось выяснить, что Жулита была не единственной жертвой Конопки. В течение пяти лет на Горбатом мосту наложили на себя руки пятнадцать девушек и один юноша. Похоже, перед смертью они все состояли в любовной связи с послом. Я не дознаватель, но даже мне заметна закономерность. — Я усмехнулась. — Вам не кажется, что Чеслав Конопка походит на одержимого коллекционера? Только собирает он не фарфоровые статуэтки из ограбленных домов, а человеческие смерти.

После недолгой паузы я заявила:

— Теперь ваша очередь. Откуда у вас моя гравюра?

Кастан бросил на меня испытующий взгляд, словно в уме просчитывал, стоило ли рассказывать мне правду, полуправду или вовсе соврать.

— Прозвище «ночной посыльный» вам о чем-нибудь говорит? — наконец вымолвил он, и я выпрямилась в кресле.

— Что вы сказали? — Ярость стремительно сменилась на странное отупение, а из головы вылетели абсолютно все мысли.

— Ночной посыльный по моему поручению собирал ваше досье. Я и прежде часто пользовался его услугами, чтобы достать информацию для судебных дел.

Каждое его слово ранило, словно острая заточка, и боль отдавалась во всем теле.

— Остановитесь! — Перебив поток признаний, я вскочила с кресла и, не в силах удержать себя на месте, нервически заходила по комнате. — Этот человек… Он защищал меня от молодчиков королевского посла, и в городской башне — именно он остановил охранника. Выходит, он помогал мне…

У меня сорвался голос.

— Потому что я плачу ему деньги, — с жестокой прямолинейностью заявил Кастан. — Я не знаю, что вы навыдумывали себе, Катарина, но не обманывайтесь, ради всех святых. Ночной посыльный — обычный наемник. Он лучший в своем деле, но в нем нет ни капли благородства или преданности. Никаких моральных принципов.

Удивительно, но судебный заступник в точности повторял слова неудачливого дознавателя, пытавшегося арестовать ночного посыльного, но даже неспособного узнать его настоящее имя.

— Он работает с теми, кто больше платит, — продолжал Кастан. — Если завтра Чеслав Конопка даст ему больше золотых, то он без мук совести перейдет на его сторону. Понимаете? Таким людям, как он, нельзя доверять.

— А вам, выходит, можно? — пробормотала я, чувствуя, что начинаю задыхаться. — Если вам можно доверять, то ответьте — для чего вам понадобилась моя кровь?

У судебного заступника сделался странный вид. Оставалось неясным, блефует он или искренне не понимает, о чем идет речь.

— Ночной посыльный взял мою кровь. Для чего?

— Понятия не имею, о чем вы толкуете, — развел руками Кастан.

Меня бросило в жар, тело покрылось липким потом. При воспоминании о том, сколько глупостей я наговорила ночному посыльному в молельной звоннице, хотелось удавиться.

— Вы, Катарина, должно быть, не слишком хорошая газетчица.

Не обращая внимания на мои метания, он спокойно уселся за стол и с комфортом развалился в кресле.

— О чем вы?

— Собеседник разговорился и готов отвечать на вопросы. Неужели вам не о чем больше спросить? — Его взгляд пронизывал. — Не хотите узнать, почему я собирал досье на вас?

— Вы правы, — согласилась я, — хочу, но внутри появилось такое чувство… паршивое.

Некоторое время в полной растерянности я разглядывала ковер у себя под ногами и мечтала провалиться под пол. Кажется, впервые за двадцать один год жизни меня мучил настолько жгучий стыд, что хотелось спрятаться на другом конце земли.