— Хорошо, допустим, Радика убил Семен. Допустим, это нужно было Панариной, но сам он как мог согласиться? Зачем ему это?

— Не знаю… — покачал головой Скважин. — Знаю только, что Панарина опознала расческу. Она видела ее в машине у Арбатова. Мы смотрели, расчески там нет…

— Как она могла видеть эту расческу? — дрогнувшим голосом спросила Антонина.

Ее не должна была интересовать личная жизнь Семена. Не должна была, но ревность — чувство дикое, бесконтрольное.

— Я же говорю, она прописалась у Арбатова. И в гостинице прописалась, и в машине.

— Вот и я о том же… Может, она и стащила расческу?

— Зачем ей это?

Антонина внимательно взглянула на Скважина. Он задал вопрос, к которому сам же и подвел ее.

— У нее была масса любовников и помимо Семена.

— Но ни с кем другим она больше не замечена, только с ним.

— А если с ним она — для отвода глаз?

— И Скачков — для отвода глаз? Чтобы Арбатова подставить? — Одна бровь у Скважина поднялась, а другая, напротив, опустилась. Похоже, в голове у него разорвалась логическая цепочка.

— Слишком сложно.

— Может, Лида отомстить Скачкову хотела?

— За смерть мужа? — вздрогнула Антонина. — Сама заказала, сама и отомстила?

— Так, может, и не заказывала… Может, просто знала, что Скачков его заказал… Не знаю. Пока ничего не знаю. — Скважин ущипнул себя за подбородок. — Могу только предполагать. Скорее всего, без Панариной здесь не обошлось. Шерше ля фам.

Семена найти так и не удалось. И когда Скважину отзвонился его последний подчиненный, Антонина отправилась к себе домой.

Но Скважин ее остановил.

— Антонина Евгеньевна, разве вам не интересно узнать, на кого Скачков оставил свое состояние? — с подковыркой спросил он.

— Придет время — узнаю.

— А может, вы уже знаете?

Антонина вздохнула, посмотрела на Скважина, как на безнадежно больного, и пошла к своему дому.

— Скачков на троих сообразил. Часть тебе, часть дочери, часть сестре…

Она остановилась, развернулась на сто восемьдесят градусов и удивленно посмотрела на него:

— Дочери?

— Ну да, у Скачкова дочь есть, — кивнул Скважин. — А ты не знала?

— Он не говорил.

— Да, дочь. Скачкова Ирина Родионовна, две тысячи пятого года рождения. Мать — Скачкова Евгения Юрьевна, восемьдесят четвертого года рождения.

— Ну, про жену я слышала.

Скачков несколько раз порывался рассказать ей о своей жене, но Антонина всякий раз его останавливала. Ей не нравился тон, в котором он отзывался о своей Жене. Тварь, сука… Во-первых, не нужен был ей этот негатив. А, во-вторых, она не хотела плохо думать о Радике…

— Вот от нее и ребенок.

— Евгения Юрьевна в курсе?

— Насчет завещания? Ну, если Скачков ей сказал, то возможно.

— Он с ней не общается.

— А с дочкой?

— Он мне про нее не говорил.

— Значит, общается. И с дочкой, и с ее матерью…

— Я разберусь.

— Давай. Мне потом расскажешь.

Антонина ничего не ответила. Молча повернулась к Скважину спиной и вышла со двора. Она не видела в дочери Скачкова конкурентку и не хотела разбираться с ней. Так что пусть Скважин и не надеется…

Внезапность — друг налетчика. А им Семен себя сейчас и чувствовал. Дождался, когда лейтенант Прихожих зайдет в подъезд, шмыгнул за ним и, когда он открыл дверь, на его плечах ворвался в квартиру.

Прихожих попытался взять его на прием, но сам оказался на полу с пальцем у горла.

— Чик, и ты уже на небесах! — усмехнулся Семен, забирая у лейтенанта пистолет и телефон.

— Ну, ты и урод! — возмущенно глядя на него, простонал опер.

— Обидно, да? Бегаешь за мной, как борзая, а сам дичью оказался, да? Да ты поднимайся, бить не буду. И пистолет верну. Поговорим, и верну…

— Ты — псих! — Прихожих поднялся, отряхнулся и вдруг взялся за ручку двери.

— Убежать хочешь? — удивленно повел бровью Семен. — А если я сдаваться пришел?

— Однажды ты уже сдался, — буркнул Прихожих и отшатнулся от двери так, как будто через ручку пустили электрический ток.

— Поговорим? — Семен взглядом показал на кухню.

— Ну, можно…

Прихожих провел его в кухню, включил электрочайник. Семен бы не отказался сейчас от кружки крепкого растворимого кофе. И сесть ему хотелось, потому что устал, но все-таки он остался стоять. Лейтенант, может, и не семи пядей во лбу, но лучше с ним не расслабляться.

— Что там с расческой? — спросил Семен.

— С твоей расческой?

— А я ее назвал своей?

— Твоя расческа. Зеленая с перламутром. Она у тебя в машине лежала…

— Была такая.

— Значит, твоя.

— Значит, моя. Но я ее не терял.

— Ну, как-то она оказалась на месте преступления…

— Как-то… Откуда ты знаешь, что эта расческа у меня в машине лежала?

— Ну, знаю… — замялся Прихожих.

— Откуда? — настаивал Семен.

— Слушай, откуда ты такой взялся? — вскинулся лейтенант. — Вломился ко мне домой, вопросы задаешь. Ты хоть понимаешь, что я при исполнении!

— Понимаю. А ты должен понять, что мне терять нечего. Ворвались ко мне в мотель, втоптали в грязь мое честное имя. Нехорошо, Юра, очень нехорошо. Откуда ты узнал, что эта расческа находилась у меня в машине?

— Да какая разница?

— Как это какая разница? А если это ты меня подставил? Спер мою расческу, подбросил ее на место преступления. Сам подбросил, сам и дело раскрыл.

— Как я мог подбросить, если не было меня? Я уже потом подъехал, когда расческу нашли.

— Значит, Скважин подбросил?

— Да нет, зачем ему?

— А мне зачем Скачкова убивать?

— Ну, из-за Антонины…

— Какая Антонина, если я с Панариной?

— Ну, это же не серьезно… — Лейтенант вдруг отвел в сторону глаза.

— Ты откуда знаешь, серьезно или не серьезно? — удивился Семен.

— Это что, допрос?

— Ну, если вопросы задаю я, то допрос… Я, кажется, что-то спросил.

— Ну, Панарина сказала. Ну, что несерьезно у вас, сказала.

— Клеилась к тебе?