Вдруг грохот стал стремительно приближаться к нам. Мы похолодели настолько, что, казалось, застыла даже кровь в жилах. Мы были не в силах даже дышать, и лишь глаза и уши еще продолжали служить разуму. Мы увидели повозку, невероятно быстро влекомую запряженным в нее чудовищем, один взгляд которого способен обратить в бегство льва. Но теперь его жутко выпученные от запредельных усилий глаза были полны предсмертного ужаса. Чудовище двигалось огромными скачками, никак не подходившими его грузному телу. Оно неслось, по пятам преследуемое все тем же пульсирующим сиянием, неуклонно нагонявшим его. В считаные мгновения повозка поравнялась с нами на расстоянии тридцати или сорока шагов, и мы увидели ее преследователя. Что это было, я не знаю. Я даже не знаю, было ли оно живым существом или же это были разгулявшиеся и вырвавшиеся на поверхность неведомые подземные силы. Оно было похоже на гигантского червя высотой с верблюда, а длиной не меньше двадцати шагов. Цилиндрическое тело судорожно пульсировало, постоянно меняя свою толщину в разных участках. Его лоснящаяся поверхность переливалась немыслимыми цветами. На ней, сменяя друг друга, появлялись и исчезали пятна и полосы самых разных форм и размеров. Испускаемое же им дьявольское сияние, казалось, исходило из самых его глубин. Все это рождало иллюзию, что его тело прозрачно, и сквозь кожу виднелись омерзительно движущиеся и пульсирующие внутренности. Вместе с сиянием оно источало отвратительный запах гниющего мяса с чесноком. Но самым удивительным было его передвижение. Оно не ползло, как червь, удлиняясь и укорачиваясь или извиваясь, как змея. Оно катилось, текло по песку, как если бы колесо арбы вдруг стало мягким и расплющилось вдоль поверхности земли, продолжая при этом катиться. При таком способе передвижения совершенно ломались все понятия о переднем и заднем концах. И таким невероятным способом оно двигалось столь быстро, что нагнало едва проскочившую мимо нас повозку. При этом оно, ярко вспыхнув, сделало судорожный рывок, выбросив вперед мгновенно удлинившийся передний в это мгновение конец, и накрыло им повозку, ломая ее, словно соломенную. Вместе с тем оно уперлось всем своим низом в песок и остановило ее. Огромное животное, являвшее собой гору мускулов, с невероятным усилием сделало несколько шагов, таща за собой эту немыслимую массу, увязло в песке и остановилось. При этом оно издало душераздирающий вопль, удивительно похожий на человеческую безнадежно-отчаянную мольбу обреченного, который был оборван жутким хрустом его костей, перейдя в смертный хрип. Передний конец странного чудища, словно рука, охватил его тело и, сдавив, бросил на песок дряблый бесформенный комок мертвой плоти. При этом оно вспыхнуло так ярко, что озарило все вокруг. Внутри у нас вновь похолодело от мысли о том, что будет, если оно увидит нас. Но оно остановилось, сделавшись вовсе шарообразным, и, поиграв разноцветными пятнами, покатилось обратно по своему следу. Тем временем у подножия монолита все стихло, голубое сияние угасло.

Мы долго стояли в наступившей тишине, боясь пошевелиться. Но, понемногу придя в себя, сели на лошадей и сначала медленно, затем – все быстрее поскакали к лагерю. О том, чтобы прокрасться к монолиту и посмотреть, что там, не возникло даже мимолетной мысли.

Все это царевич рассказал чрезвычайно взволнованным, сбивчивым голосом, сопровождая слова яркой жестикуляцией, что, однако, никак не повлияло на его красноречие. Первой моей мыслью после всего услышанного была уверенность в том, что он бредит от переутомления, пережитых волнений и опиума. Я позвал его спутников, которые, впрочем, целиком подтвердили его рассказ. Правда, их глаза также наполнял опиумный дым, но они клялись, что приняли его уже вернувшись, чтобы прийти в себя. Тогда я обратился к дозорным. Они не без волнения ответили, что ночью и вправду слышали со стороны столба странные пугающие звуки и видели тусклое могильное свечение. Но поскольку все это было далеко и к лагерю не приближалось, они не стали поднимать тревоги.

Получалось, что царевичу можно было верить. И тут во мне взыграло детское чувство зависти и досады. Получалось, что царевичу, понятия не имевшему о тех, кто приходит и уходит, посчастливилось воочию увидеть легендарных Шог-Готтов, да еще и остаться при этом в живых. Я же умудрился проспать все то, к чему стремился со времен своего первого похода! Правда, то, о чем он рассказал, можно было увидеть, пожалуй, лишь накурившись опиума. Но что-то он, безусловно, видел, и не он один. Значит, и я должен увидеть хотя бы что-нибудь. Было ясно, что Шог-Готты ушли, и теперь – надолго. Но хоть какие-то следы там должны были остаться! Первым моим порывом было вскочить на неоседланного коня и во весь опор мчаться назад, к монолиту. Но я усмирил свою горячность и решил, как в сражении, поступать в согласии со здравым смыслом. Здравый же смысл был вполне согласен с тем, что я почти ничем не рискую. Находки же могли меня ожидать самые невероятные.

Я подошел к царевичу и попросил его на время моего отсутствия принять командование лагерем, напутствовав его быть мудрым и благоразумным. Едва он услышал о том, что я отправляюсь туда, глаза его округлились от ужаса. Но я твердым «Я должен побывать там!» оборвал его мольбы о спасении жизни. Я попросил следить за мной с возвышения и, если на меня нападут те кошмарные существа, считать меня погибшим и немедленно уходить отсюда. Если же на меня нападут люди, послать помощь. Царевич заверил меня, что все будет в полном порядке, и я, взяв лишь оружие да немного воды, оседлал коня и отправился к месту ночной трагедии.

Ехал я медленно, внимательно оглядывая местность вокруг, в особенности – там, куда направлялся. Ощущения ожидающей меня опасности не было совсем, и осторожность я соблюдал лишь по привычке. Зато чувство, что меня ожидает что-то необыкновенное, переполняло меня сверх всякой меры. И прибыв наконец на место, я уже был в полной, ничем не объяснимой уверенности в том, что совершу здесь очередное открытие.

Еще подъезжая к вчерашней стоянке пленных, я увидел невдалеке темную кучу. У меня перехватило дыхание от мысли о том, что то, о чем рассказал мне царевич, произошло здесь на самом деле. Добравшись же до стоянки, я был поражен тем, что увидел. В тридцати или более шагах лежало подобие огромного кожаного мешка, покрытого бурой шерстью и наполненного чем-то мягким, который небрежно сбросили на песок. В нем лишь смутно угадывались формы того могучего чудовища, еще вчера переполненного неистовой силы и ненависти к нам. Оно было ужасным образом скомкано и обезображено, ноги совершенно неестественно торчали из самых неподходящих мест, а огромная голова была расплющена так, что ее с трудом можно было узнать. Рядом лежала груда деревянных обломков, остатки повозки в которой можно было узнать лишь по лежащим тут же колесам. Песок вокруг был беспорядочно изрыт, а в сторону монолита уходила неглубокая, но широкая колея, похожая на оросительную канаву. По спине у меня пробежал холодок, когда я увидел полное подтверждение, по крайней мере, части слов царевича. Не став задерживаться здесь, я направил коня к монолиту. При этом я хотел воспользоваться совершенно ровной и на вид хорошо утоптанной колеей в качестве дороги, но, к моему большому удивлению, лошадь, несмотря на все мои старания, наотрез отказалась даже приближаться к ней. В конце концов я не стал настаивать, решив положиться на легендарное безошибочное чутье животных.