Беттихер приветствовал начало войны с Россией, поскольку сложившаяся ситуация усилит противоречия в американской политике. Рузвельт может обещать Советам «манну небесную», но ничего не сможет сделать. К октябрю «стратеги с примитивными мозгами» и клика Рузвельта обманулись в своей надежде, что Россия устоит, в то время как военные, считавшие немецкое нашествие «генеральным планом немецкого господства и солдатской непобедимости», оказались правы.

Японо-американские отношения тоже не остались без внимания атташе. Здесь для него все было просто: американский флот был дислоцирован в двух океанах, но даже если он и соединится в одно целое, ему все равно не удастся разгромить японский флот. Поскольку дилемма, с которой столкнулись американцы на Тихом океане, была «неразрешима», Япония и страны оси могли действовать как им заблагорассудится, не оглядываясь на Америку. «Япония, – писал атташе в октябре, – может делать на Дальнем Востоке все, что захочет, не опасаясь военного вмешательства США». Он опасался только одного: что Япония испугается американских жестов, которые, по его мнению, являлись чистым блефом.

Беттихер был глубоко убежден, что Америка не только хочет, но просто вынуждена искать соглашения с Японией, чтобы выиграть время для создания флота на двух океанах. Более того, он настаивал на своем мнении, что Америка никогда не сможет стать «арсеналом демократии», поскольку у нее нет доступа к дальневосточному сырью. Поэтому между «Океанией и США идет война нервов». Атташе был убежден, что, если Япония не нападет на Филиппины, Америка не вступит в войну, предпочитая проводить свою испытанную политику блефа и запугивания. Думая, что японцы не понимают этого, он решил просветить их и, как сообщал в докладе, сумел убедить японского военного атташе в том, что американская политика «блестит только с фасада». И наконец 15 ноября Беттихер предупреждал Берлин, что не стоит верить слухам о том, что если переговоры Халла и Курусу потерпят провал, то начнется война. Генерал даже заявил, что его очень «позабавил» подобный блеф, поскольку «все мы уже два года знаем, что Америка не может вести боевых действий на Тихом океане».

Верный своей политике истолкования любого американского шага или поступка как признака слабости и раскола нации, Беттихер не придал особого значения встрече Рузвельта и Черчилля в августе 1941 года. Она в лучшем случае продлит войну, но никак не сможет повлиять на ее исход, считал он. Согласно удивительной логике генерала, встреча на самом деле «только лишний раз продемонстрировала англо-американскую военную слабость», а также сделала попытку скрыть тот факт, что Германия уже выиграла гонку со временем. Таким образом, Атлантическая хартия явилась самым обыкновенным «брюзжанием, похвальбой, болтовней и подстрекательством».

В последние несколько недель перед началом японо-американской войны Беттихер почти полностью утратил чувство реальности. Американская военная поддержка вторжения Британии на континент будет тут же блокирована вооруженными силами. О такой авантюре раньше 1944 года и думать нечего. Уверенность атташе в том, что эти страны не способны на крупные военные операции, и убежденность в победе Германии стали теперь влиять и на более отвлеченные вопросы, вызывая у него опасения по поводу американской политики, направленной против стран оси. Повсюду растет уверенность, что с Россией покончено, что Япония успешно блокирует американскую политику, что американская промышленность никогда не сможет догнать немецкую. На англо-американские отношения, по мнению атташе, оказывают «огромное влияние немецкие победы», а в докладах, посвященных американским контрмерам на Тихом океане, эти меры назывались «бессмысленными и фантастическими». Рассматривая возможность вступления Америки в войну, Беттихер уверял Берлин в том, что «об этом не может быть и речи».

Однако, оценивая доклады генерала, нельзя утверждать, что все его взгляды были эксцентричными и далекими от реальности. Веру атташе в быструю победу Германии, на которой он строил свои умозаключения, широко разделяли в те времена и в Вашингтоне. Халл, например, сомневался в способности англичан устоять перед немцами. В вопросе о конвоях существовали значительные разногласия, а промышленность, выполняя заказы в рамках ленд-лиза, столкнулась с большими трудностями. Более того, генерал испытывал постоянное опасение по поводу присутствия американцев в Восточном полушарии, и его предупреждения были не менее настоятельными, чем предупреждения Томсена по поводу германских злых умыслов или того, что принималось за злой умысел в Латинской Америке. Томсен и Беттихер не сильно отличались в своей оценке японского фактора, а недооценка изоляционистских настроений в Америке, четко проявлявшаяся в докладах дипломатов, частично сглаживалась наблюдениями Беттихера.

И все-таки общее впечатление от этих многочисленных, длинных и повторяющих друг друга депеш остается прежним: это – ярчайший пример преувеличения осторожности в политике, и в особенности влияния американских военных руководителей на администрацию президента, а также грубой недооценки американского промышленного потенциала в сочетании с почти легкомысленным игнорированием того влияния, которое вступление Америки в войну могло оказать на Германию. Картина Соединенных Штатов, которая вырисовывалась из докладов Беттихера, не соответствовала реальности, была наивной и с точки зрения планирования политики сильно искаженной.

Однако генерал фон Беттихер не сомневался в точности своих докладов. В мае 1940 года он писал, что «благодаря моим связям я всегда посылал исчерпывающие доклады, в которых никто не смог бы найти ни единой грубой ошибки». В письме руководителю немецкого Генерального штаба Беттихер «лично» заявлял, что «я никогда не переоценивал своей деятельности, но да будет мне позволено сообщить, что мои депеши никогда не нуждались в исправлении». По его мнению, доклады были не только точными, но и уникальными. Другие дипломаты в Вашингтоне не смогли разглядеть лживости американской политики и в своей наивности верили в возможность влияния Америки на ход войны. Это особенно касалось, писал он в марте 1941 года, советского и японского послов. Их проблема заключалась в отсутствии широкого взгляда на вещи. «С какой легкостью, – писал он по другому поводу, – даже военно-морские, военные и авиационные атташе посольств верят американской пропаганде, рассказывающей нам сказки об объемах американского промышленного производства. Какие же неточные сведения получают их правительства!»

Вайцзеккер, Дикхоф и Томсен не разделяли энтузиазма атташе. Прочитав бойкое описание американской реакции на вторжение Германии в Скандинавию, данное Беттихером, Вайцзеккер написал Томсену о своих сомнениях по поводу того, что немецкая агрессия была столь радостно воспринята в Америке. «Я прошу Вас снова проштудировать газеты и проследить, чтобы доклады атташе вермахта во всех тех случаях, когда они затрагивают вопросы политики, были дополнены вашими выводами». Томсен в своем ответе пишет о «гармоничных отношениях, полных доверия», которые сложились у него с Беттихером, но которые, однако, не исключают расхождений во мнениях. Генерал, добавлял он, «исключительно чувствительный человек», и следует иметь в виду, что он очень высоко ценит свои источники информации и полагает, что военные оказывают огромное влияние на американскую политику. Поэтому его телеграммы отражают лишь настроения некоторых высших армейских чинов, а не других, более влиятельных людей. «Я пытаюсь, – добавлял он, – противостоять этому».