Вероятно, он проецировал на жизнь свой опыт – слишком специфический. Она, жизнь, наверное, действительно была небезупречна, но все-таки не могла быть такой, какой он ее видел. Эта мысль часто его посещала. А потом снова возникало сильное чувство, что сами явления все-таки в миллион раз страннее, чем то, как он, Заммлер, их воспринимает. Поразительно!

– Серьезно, Лайонел, вы же не собираетесь покупать целый локомотив.

– Я не один. Нас несколько. Сложимся по сто тысяч долларов с каждого.

– А как же тот план, про который мне говорил Уоллес? Фотографирование домов и идентификация деревьев?

– Звучит наивно, хотя идея действительно хорошая. Я намерен лично ее апробировать. По части торговли у меня талант – скажу без ложной скромности. Если начало будет удачным, организую это дело в масштабе всей страны. Нам понадобятся специалисты-ботаники в регионах. В Портленде (который в Орегоне) картина будет одна, а в Майами-Бич или в Остине (Техас) – другая. «Все люди от природы стремятся к знанию»[63], – так начинается «Метафизика» Аристотеля. Дальше я сильно углубляться не стал. Думаю, остальное уже не актуально. Но раз у человека тяга к знаниям, то он, наверное, паршиво себя чувствует, когда не может сказать, как называются кусты на его же собственном участке. Ему кажется, будто они часть природы, а он нет. Людям нравится узнавать названия, это их подбадривает. Вот я, например, несколько лет таскаюсь к мозгоправам. Вылечили меня от чего-нибудь? Нет. Зато на все мои проблемы понавешали ярлыков, значит, я получил информацию. Так мне спокойнее, и уже не жалко потраченных денег. Теперь я могу сказать: «У меня мания». Или: «У меня реактивная депрессия». Или (о социальной проблеме): «Это колониализм». Тогда даже в самой тупой голове вспыхивает фейерверк, так что искры из черепушки летят. Божественное ощущение. Чувствуешь себя другим человеком. Кто это понимает, тому проще добиться богатства и власти. Когда начинаешь какое-то предприятие, то заново описываешь явления, и уже от этого кажется, будто есть результат. Если люди хотят называть или переименовывать вещи, значит, можно на этом заработать. Да, я обязательно попробую эту грунеровскую идею.

– Очень уж время неподходящее. Уоллесу обязательно покупать самолет?

– Не то чтобы обязательно, но он, похоже, помешался на полетах. Что ж, у него этот пунктик, у других – другие.

Последняя фраза была произнесена очень многозначительным тоном. Заммлер понял: безуспешно пытаясь проявить деликатность, Феффер придерживает какую-то информацию, которую ему не терпится выдать. Это видно по его светящейся физиономии: по глазам, по губам, готовым проболтаться.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду одного ученого из Индии. По-моему, его фамилия Лал. Если не ошибаюсь, он приехал в наш университет как приглашенный лектор.

– Ну и что с ним?

– Несколько дней назад после лекции к нему подошла женщина. Спросила, можно ли взглянуть на его рукопись. Он подумал, она хочет уточнить что-то конкретное и дал. Вокруг кафедры столпилось довольно много народу. Насколько мне известно, был упомянут Герберт Уэллс. А женщина взяла рукопись и исчезла.

Мистер Заммлер снял шляпу и положил ее на колени, прикрыв бирюзовый блокнот с мраморными разводами.

– Она унесла с собой записи лекций?

– Да, единственный экземпляр.

– Какая неприятность! Единственный, говорите? Печально.

– Я предполагал, что это может вас огорчить. Сначала доктор Лал ждал ту леди: думал, она просто рассеянная и забрала лекции случайно. Однако прошло двадцать четыре часа, а от нее ни слуху ни духу. Тогда он пошел к начальству. Кажется, на астрономический факультет. Или к руководителю какой-то специальной космической программы?

– Откуда вы всегда узнаете такие вещи, Лайонел?

– При моем образе жизни мне приходится общаться со многими людьми. В том числе со службой безопасности – с университетскими копами. Но они здесь ничем помочь не смогли. Тогда вызвали следователей. Пинкертонов. Кстати, настоящего Пинкертона нанял сам Эйбрахам Линкольн, чтобы тот организовал секретную службу. Вы знали?

– Сейчас меня это мало интересует. Надеюсь, ваши пинкертоны сумеют найти пропавшие записи. Иметь всего один экземпляр – разве не глупо? При том что сейчас есть ксероксы и всякое другое оборудование, а этот человек – ученый.

– Ну не знаю… Был ведь Карлайл[64], был Лоуренс[65] – люди гениальные, а свои шедевры все-таки потеряли.

– Ох-ох-ох…

– Сейчас весь кампус оклеен объявлениями «Пропала рукопись». Приметы той леди известны: она часто посещает лекции, носит парик, везде ходит с холщовой сумкой, имеет какое-то отношение к Герберту Уэллсу.

– Да, я понял.

– Вы ничего об этом не знаете, мистер Заммлер? Если что, я хотел бы помочь.

– Меня поражает то количество информации, которое к вам прилипает. Вы как лягушачий язык, который выбрасывается изо рта и возвращается, облепленный мошками.

– Я не думал, что могу причинить вам вред. Когда дело касается вас, мистер Заммлер, у меня только одна цель – защитить ваши интересы. У меня защитный инстинкт по отношению к вам. Понимаю, это отдает эдиповым комплексом (вот они опять – названия!), но на самом деле я очень вас почитаю. Вы единственный человек на свете, которому я могу такое сказать. Такие слова обычно пишут, а не говорят.

– Да, Лайонел, я понимаю.

Лоб мистера Заммлера стал влажным и зачесался. Он аккуратно промокнул его выглаженным носовым платком. Это Шула приносила ему платки так хорошо отутюженными.

– Я знаю, вы пытаетесь собрать воедино весь интеллектуальный багаж, весь ваш жизненный опыт. В некий Завет.

– Откуда вам это известно?

– Вы сами мне сказали.

– Разве? Не припомню. Это очень личное. Если я уже не отдаю себе отчета в том, что говорю, это дурной знак. Совершенно точно я такого говорить не собирался.

– Мы стояли перед отелем «Бреттон-Холл», этого несчастного средоточия распада. Вы опирались о зонтик. Я… не знаю, можно ли мне так сказать… – тут Феффер выказал признаки нарастающего чувства, – но если с некоторыми людьми я вообще сомневаюсь, насколько они люди, то вас я люблю. Безоговорочно. Что касается того случая (раз он для вас важен), то вы тогда ничего со мной не обсуждали, а просто сказали: хорошо бы, мол, уместить весь мой опыт в несколько предложений. Или даже в одно.

– Сидней Смит.

– Смит?

– Английский священник. Это его афоризм: «Ради Бога! Придерживайтесь таких взглядов, которые можно выразить коротко!»

Вот, значит, что натворила Шула-Слава. Из сумасшедшей преданности папе совершила нелепую кражу. Это известие гнетуще заполнило особые лакуны в душе Заммлера, которые открылись тридцать лет назад и с тех пор только расширялись. Сегодня они уже были широко распахнуты из-за Эльи. До тридцать девятого года Заммлеру, насколько он помнил, не приходилось ощущать такой темноты и тяжести. Может, где-нибудь в мире существовала настойка, способствующая зарастанию подобных отверстий? Мистер Заммлер постарался взглянуть на ситуацию с комической стороны. Представил себе, как Шула в космических ботинках и с неряшливо нанесенной алой