Так, возле Фёдоровской церкви образовался стихийный рынок. Солдаты всех родов оружия обменивались тут добычей. Здесь же в толпе ходили степенные мужики и покупали у завоевателей медную монету на серебряные рубли. Пётр заметил, что обменный курс мужики сильно занижали в свою пользу: за один серебряный целковый требовали двадцать медяками, и даже больше! Кому война, а кому мать родна… Здесь же юркие евреи торговали деликатесами, беря в оплату меха и украшения.

Начальник одного из патрулей остановил Ахлестышева.

– Куда вы идёте, вольтижёр? Этот русский с вами?

– Разыскиваю полковника саксонских гусар по поручению моего ротного командира! Русский со мной, он несёт подарок.

Лейтенант махнул рукой, и разведчики благополучно проследовали дальше. С Большой Молчановки они свернули в Кривоникольский переулок. Там уцелело всего два дома, перед одним стоял часовой в знакомом белом доломане.

Ахлестышев указал Батырю место у порога (“стой здесь”), небрежно козырнул часовому и вошёл в дом. Гусар и не подумал его остановить. Пётр поднялся на второй этаж и оказался в большой, хорошо меблированной зале. За ломберным столом восседал щекастый молодой офицер и что-то писал. В углу на диване пристроились двое солдат, по виду ординарцы.

– Приказ из корпуса? – оживился офицер. – Давайте сюда. Я сам передам полковнику.

– Виноват, господин капитан, я не курьер из штаба. У меня свой интерес. Я хочу кое-что продать.

– Не понял, – нахмурился адъютант. – Кто вас впустил?

– Часовой.

– Вольтижёр! Чего тебе надо?

– У меня там внизу стоит русский носильщик. А при нём большая голова сахара и изрядная порция страсбургского паштета. И я готов уступить это всё вашему полковнику.

– Вольтижёр! – рявкнул адъютант, вставая. – Кругом! Шагом марш отсюда!

– Подождите, господин капитан! – сказал по-немецки один из ординарцев, с плутовской физиономией. – Господин полковник как раз вчера вздыхал по паштету. Наверное, сам бог принёс сюда этого комиссионера!

Знал бы ты, какой это бог, подумал Пётр – бежал бы сломя голову…

– Вы предлагаете коммерцию, дружище? – спросил ординарец, переходя на французский. – Мы можем договориться.

– Да, у меня отложено кое-что на продажу. Батальон уходит сегодня вечером, на усиление Мюрата. А у нас есть излишки. Желаете посмотреть?

– Да. Зовите сюда вашего носильщика.

Пётр высунулся в окно и жестом приказал Саше-Батырю подыматься. Может быть, перебить их всех прямо сейчас, подумал он, но отказался от этой мысли. В комнате саксонцев лишь трое. Но кто знает, сколько их всего в доме? Дверь на первый этаж закрыта; вероятно, там караул. Нет, их дело только разведка…

Взяв из рук носильщика тряпицу, Ахлестышев развернул её и вынул сахарную голову.

– Ух ты! Какая огромная! – восхитился второй ординарец. – Хватит на весь штаб! А то припасы уже почти кончились. Надо брать!

– А это что? – подскочил первый. – Паштет! А как пахнет! У нас дома его едят только богачи. Что вы за всё это хотите, дружище?

– Шесть бутылок вина или водки. Лучше водки.

Плут посерьёзнел.

– Водки у нас мало. Надо будить господина полковника – только ему решать такой вопрос.

Адъютант одёрнул мундир и постучал в одну из двух дверей, выходящих из залы. Шагнул туда и через минуту вернулся вместе с высоким лысым человеком, седоусым и с оловянными глазами.

– Ну? Что ты хочешь за своё барахло?

Пётр повторил запрос.

– А если я сообщу твоему командиру?

– Тогда, господин полковник, вы останетесь и без паштета, и без сахара, – нагло ухмыльнулся “вольтижёр”. – А я легко продам всё это в другом месте.

Лысый нахмурился.

– Кроме того…

– Что ещё “кроме того”? Говори, мошенник?

– Батальон уходит, но я-то остаюсь. Много больных, знаете ли, и меня приписали к лазаретной команде.

– И что?

– А то, что для нужд лазарета мы раздобыли бочонок конфитюра и несколько порядочных окороков. И тот, кто купит это (кивок на стол), получит затем новые преимущества. Ну? Угодно вам иметь со мной коммерцию, или я пошёл?

Полковник стоял, набычившись, и раздумывал. Наконец он тряхнул головой.

– Шести бутылок это, разумеется, не стоит, но четыре я могу тебе дать. Конфитюр у меня пока есть. А вот если достанешь целый окорок, то получишь за него ящик токайского.

– И хорошее токайское? – “заинтересовался” Ахлестышев.

– Лучшее во всей Москве. Соглашайся, негоциант! Когда сможешь принести ляжку?

– Сначала надо, чтобы батальон ушёл. Хм… Потом дорога от Шереметьевской больницы до вас… Раньше полуночи не обернусь.

Полковник глянул на адъютанта и сказал по-немецки:

– В полночь я желал быть в церкви!

– Их там сорок человек, управятся и без нас.

– Ночью в церкви? – удивился “вольтижёр”. – Я немного понимаю язык… Странные люди саксонцы! Вы молитесь по ночам?

– Не твоего ума дело! Ну, мы договорились?

Пётр осклабился.

– По рукам, господин полковник! Несите бутылки и ждите меня к полуночи. Значит, конфитюр не нужен?.. И ещё. Налейте, пожалуйста, чашку водки моему асинусу[45]. Ему скоро тащить сюда тяжёлый окорок, пусть подкрепится.

– Да, осёл у вас знатный, – одобрили гусары. – Такой и целого быка доставит, не то, что одну ногу.

Саше поднесли водки в чайном стакане и кусок сыра. Он степенно, со значением, выпил, от сыра отказался. Потом торжественно поклонился гусарам в пол.

– Благодарствуйте, сукины дети!

– Господа, не прощаюсь! – откозырял Ахлестышев. Нагрузил на носильщика узел с бутылками, и они вышли вон. Спустились на первый этаж и, как бы по ошибке, заглянули в дверь помещения. Там обнаружился караул из пяти человек, шестой стоял снаружи. Рекогносцировка местности была закончена.

По дороге домой Саша балагурил:

– Ну, Серафимыч, ты и душа-человек! Товарища не забыл, водки ему поднёс!

Когда они пришли в подвал и доложились командиру, тот выдумку Петра одобрил.

– Молодец! Они, значит, тебя в полночь ждут? Будет им гостинец!

За час до полуночи Сила Еремеевич собрал отряд и изложил план боя.

– Вы, новенькие, идёте первыми. Тем же макаром: француз при носильщике. Мы в пятидесяти шагах следом. Проходя мимо часового, Саша бьёт его по башке. Чтоб наповал!

Батырь молча кивнул и поглядел на свой кулак.