– А со мной и надо по-простому.

Отчаянов согласно кивнул головой и обратился к девушке:

– Машутка, как там щи?

– Поспели, Сила Еремеевич!

– Разложи так, чтобы и гостям хватило. И хлеба побольше нарежь.

Через пять минут, давясь и обжигаясь, Пётр с Сашей уплетали густые, неимоверно вкусные щи с говядиной. Гостям щедро выделили порции, поэтому они наелись досыта и осоловели. Новые товарищи посмеивались:

– Ложка узка, таскает по три куска! Надо её развести, чтоб таскала по шести!

– Натощак ничего в рот не лезет, – в тон им отвечал Батырь, с хрустом разгрызая сахарную косточку.

– Сколько дён горячего не видали? – спросил егерь, подсаживаясь к ним с трубкой в завершение обеда.

– Да почитай, что шесть, – ответили Батырь, облизывая ложку. – Одну свеклу печёную хростали.[40]Чуть не сдох в сухомятку-то. С моим сложением оно особенно тяжко. Спасибо, господин Отчаянов. Вот теперь можно и поговорить.

Егерь затянулся, внимательно посмотрел на новеньких.

– Я солдат, – сказал он буднично, без всякого пафоса. – Присягал. А Москву, вишь, отдали. Мы отдали, армия. С нас и спрос. Потому, раз я тут, режу французов. Партизаны это зовётся… Ребят собрал. Тоже на Бонапарта обижены. Мы никого не обязываем. Кому что его совесть подсказывает. Вы люди партикулярные. Однако приглашаю. Поступайте в команду. Скучно не будет.

– А ежели не захотим? – осторожно поинтересовался Пётр.

– Неволить не стану. Но отсюда попрошу. На довольствии только, кто воюет.

Беглые переглянулись.

– А если согласимся?

– Тогда порядки, как в армии. Мой приказ – закон. За неисполнение расстрел. Решайте. Учтите – с нами вас могут убить. Мы без дела не сидим.

– И без вас могут убить, – махнул рукой Батырь. – Мы хоть и мухорты[41], а посчитаться хочется. Мясо они на иконах рубят, сволочь! Я им покажу, как в Москву без спросу приходить!

– Значит, остаётесь?

– Да, – ответил за обоих Пётр. – Идти нам всё рано некуда, а руки, действительно, чешутся. Поступаем под твою команду! Говори, что нам делать.

– Выходим мы по ночам, – пояснил егерь. – Это сегодня вам так свезло – за хлебом лазили. А так, как стемнеет – кто не спрятался, я не виноват!

– Много вы их уже? – поинтересовался Ахлестышев.

– Не считал, – строго ответил унтер-офицер. – Но пока из Москвы не уберутся, отпусков у нас не будет. Нынче же посмотрю вас в деле.

Как стемнело, партизаны выбрались из укрытия и направились к валам. Перед выходом Сила Еремеевич объяснил боевую задачу. В церкви Бориса и Глеба на Поварской саксонцы поставили лошадей, а в алтаре устроили отхожее место. Это рассказала жена Тюфякина. Заодно беглецы узнали и историю сидельца долговой ямы.

Федот был до войны обычным московским жителем. Ходил в церковь, пил полугар, играл с соседом в тавлею[42], торговал по мелочи скобяным товаром на Смоленской площади. Как он сам про себя сказал: ни рыба, ни мясо, ни кафтан, ни ряса… Вдруг захотелось Тюфякину стать купцом. Он занял пятьсот рублей ассигнациями у какого-то менялы, чтобы открыть извозное дело. Но деньги пропил, а дела не завёл. Меняла посадил должника во Временную тюрьму в подвалах Монетного двора, где тот и дождался прихода французов. Перед самым бегством московского начальства в тюрьму явился какой-то молодой адъютант[43]. Сидельцев оказалось более полутораста человек: мещане, дворовые, дезертиры и даже один опустившийся майор из отставных. Офицер велел освободить всех, но перед этим взял с арестантов клятву перед иконами, что они “выполнят патриотический долг”. Два десятка сидевших с ними евреев ушли просто так, без клятвы. Неудавшийся извозопромышленник не понял, насчёт какого долга он поклялся. Решил, что речь шла об тех пятистах рублях, что он обязан вернуть меняле… Ну, раз побожился, надо выполнять! Тюфякин прибежал домой, наскоро обнял жену и отправился на Красную площадь грабить Новые ряды. Чтобы было из чего возвращать кредитору… Набрал целую наволочку серебра, радостно притащил домой, а там какой-то француз заворачивает его Степаниде подол! Тюфякин выбрал из добычи жирандоль[44]потяжелее и забил им насильника до смерти. После чего пришлось мыть полы, прятать труп и упрашивать соседей не выдавать его. Одного из сожителей, взяточника-подьячего, Тюфякин однажды поколотил по пьяному делу. Теперь обиженный сосед собрался отомстить. Нечаянному патриоту пришлось пуститься в бега. Два дня он шлялся по городу, играя наперегонки с пожаром, пока не попался на глаза Силе Еремеевичу. Тот выслушал историю и принял сидельца в отряд. Тихий обыватель в мирной жизни, на войне Тюфякин оказался лихим головорезом, а жена его вела для отряда разведку. В одну из ночей егерь зашёл на Поварскую и поговорил там с подьячим. По душам. Так поговорил, что изменник под утро бежал с квартиры. Теперь сиделец иногда отлучался на ночёвку домой (тот уцелел в огне). В особняке напротив поселились саксонские гусары, а хозяев выгнали в подвал. Новые жильцы вели себя беспардонно. Партизаны решили их наказать, и за предыдущие ночи трое гусар исчезли без следа… Уцелевшие встревожились и ходили теперь только с оружием, большими группами. И вот сегодня решено было отучить их гадить в алтаре.

Семь фигур крались среди ещё дымящихся руин. В Москве, впервые за неделю, наступила ночная темнота. Прекратился трёхдневный нескончаемый ливень, и одновременно с ним прекратился пожар. Под ногами хлюпало, в воздухе пахло гарью и горелым мясом. Под остовами рухнувших домов ещё тлел огонь, но уже затухал. Кое-где среди пепелища попадались целые здания, флигели или дворовые постройки. Их партизаны обходили стороной – там наверняка был неприятель. По улице прошёл патруль из десяти пехотинцев с офицером. Солдаты держались кучно и ружья имели наизготовку. Вдруг за углом послышались выстрелы. Вместо того чтобы бежать туда, французы развернулись и припустили в обратную сторону!

– Славно мы их воспитали, – довольно прокомментировал Отчаянов. – Полагаю, и из домов никто не выйдет.

Действительно, пальба за углом не утихала, но улица оставалась пустой. В соседнем особняке зажегся огонь, послышались немецкие ругательства. Часовой выставил из парадного ствол карабина и застыл настороже.

– Тут вюртембергские конные егеря стоят, – шёпотом пояснил Сила Еремеевич. – Третьего дня мы их побили. Теперь до утра не лягут. Дристуны.

Обойдя конноегерей сзади, партизаны пробрались на Поварскую. Вышли на угол Скатёрного, осмотрелись. Никого. Стрельба стала удаляться, вокруг лишь кромешная тьма и ночные шорохи. Семёрка броском достигла храма и укрылась за оградой. Со стороны Хлебного переулка обнаружилась калитка. Осторожно ступая, партизаны вошли сначала в ограду, а потом и в саму церковь. Тихо, холодно. За стеной ржёт лошадь. И густо пахнет экскрементами…