–Здрасти, пыжики.

Голосом она старается сыграть такую же важность и внушительность, с которой говорила главная сирена, но после этих слов впадает в задумчивость и знай моргает.

–Эээ… и вам доброго здоровьечка,– несколько растерянно отвечает Коваль.

Переводчица приподнимает руку – погоди, мол,– и добавляет:

–Мы вам от сырого дна до небесного дна задолжали. И не отдадим. По мальчишке нашему.

Магда Ларссон догадывается:

–Это значит: «в неоплатном долгу»…

Из орков кто-то хмыкает, а Тис кивает и произносит чуть медленнее обычного:

–Наша Пенни-Резак помогла мальчику вернуться домой. Мальчик помог ей не умереть от ран. Мальчик помог убить сильного врага, под водой, в озере. Между нашими племенами нет никакого долга.

Переводчица стрекочет по-своему, слегка помогая себе жестами, как будто слова старшака – это такие невидимые кирпичики, которые нужно разобрать, а потом снова сложить правильным порядком. Лица важных гостий от этого стрёкота делаются какие-то сложные, удивлённые, но скорее довольные.

А парнишка прямо расцветает пуще прежнего, приосанивается, поправляет бусы и знай улыбается – глаз не отвести. Соплеменницы посматривают на него, цокают, качают мокрыми головами. Главная же сирена поглаживает себя по подбородку и снова говорит.

–Мальчишины слова – правда… хорошо… мы боялись, что злодеи его очень ударили по голове…– переводчица для понятности постукивает себя по темечку.– Старейшая Мать Йемаарре спросила: пусть ваша храбрая даст посмотреть лечёные им раны.

Вот уж без чего Пенелопа бы отлично обошлась – так это без пристального внимания к своей персоне. А парнишка глядит на неё, приподняв тонкие брови, сложив ладони вместе, как будто умоляет, хотя ни слова не говорит. Ладно. Уж если без этого никак…

–Было много крови, и очень больно,– выговаривает она, пока Йемаарре разглядывает и ощупывает свежие розовые метки, оставшиеся на коже межняка от ножевых ранений.– Он их закрыл… руками… и вот.

Йемаарре довольна.

–Ты как наши сёстры, хотя сухоногая,– старается переводчица.– Старейшая Мать Йемаарре говорит: у мальчишки открылся большой дар, от него будет великая польза будущим жёнам, сколько в беде, сколько при рождениях.

* * *

Старшаки и Йемаарре обмениваются ещё парой учтивых фраз, после чего Тис и Коваль предлагают сиренам разделить с кланом угощение.

Тут уж дело сразу идёт веселей: орки нынче и наготовили, и сырьём напластали много разной сыти, не говоря уж о Дрызгиных прижорках; да и водяницы, оказывается, припасли с собой разных блюд, которые они сочли подходящими. Тис вежливо обнюхивает какой-то зелёный кулёчек, прежде чем отправить его в рот, и жуёт не кривясь. Главная сирена поступает так же с кусочком хлеба.

Кажется, за едой все чувствуют себя свободнее.

По примеру старшака Резак отваживается попробовать зелёный кулёчек. Сиренья стряпня оказывается горьковато-острой, холодной и плотной, и межняку совершенно не хочется любопытствовать, из чего же она состоит. А вот нэннэчи Магде интересно другое.

–Вы хорошо говорите на моём языке,– обращается она к переводчице.– Скажите, где вы научились?

Сирена процветает улыбкой. Видно, она польщена.

–Когда я жила-была девочка – давно, давно и далеко отсюда!– подружила с людскими детьми, Анхелина, Никки… Росли рядом. Дружили несколько лет. Потом настала война, нам всем пришлось переселяться,– вздыхает она и умолкает.

–Знание другой речи – важное дело,– замечает Магда.

–Многие с моего народа думают не так,– отвечает переводчица.– Мой народ великий и мудрый. Многие говорят: «Пускай сухоногие учатся разговаривать с нами, хотя бы по воздуху. А для нас в их трескотне нету чести, нету красоты».

Усмехнувшись, добавляет чуть тише:

–Может, не весь мой народ мудрый.

* * *

Впрочем, переводчице нынче некогда особо болтать в своё удовольствие, или даже хоть спокойно кушать. Йемаарре желает беседовать со старшаками. Пенелопе ужас как нужна переводчица, а по лицу сиреньего парнишки нетрудно догадаться, что и ему тоже нужна. А вот некоторым, похоже, плевать на языковой барьер с высокого дерева.

Ржавка весьма смело подсаживается к здоровенной сирене, нимало не заботясь о том, что рискует вымочить одёжку, несёт какую-то смешную чушь, и та сперва только фыркает. Но каким-то образом очень скоро они со Ржавкой уже друг дружку потчуют, по очереди показывая пальцами на различную еду и объясняя прямо лицами, что тут есть повкуснее. Ещё через малое время Ржавка и сирена начинают меряться шрамами, а потом и вовсе обмениваются ножиками, чтобы рассмотреть поближе чужие оружейные искусства.

–У меня хорунш – улыбочкой, а у тебя, я посмотрю, змейкой!– восхищается Ржавка красивым каменным клинком, которому нипочём озёрная сырость и подводное житьё.

Ржавка поджимает пальцы, качает гибкой рукой, шипит. Грозная водяница повторяет и жест, и шипение, хлопает Ржавку по плечу, они двои радуются. Приятно друг друга понять. Очень возможно, что такой тип лезвия у сирен и впрямь называется «змейка» или там «плывущий уж». Кто их знает.

Йемаарре тем временем, наговорившись, выбирает пласточки сырого мяса. Переводчица тут же пользуется возможностью чего-нибудь съесть, что поближе лежит, и Пенелопе снова неловко её отвлекать. Когда старая тощая сирена тянется к большой металлической миске за угощением, Пенни замечает, что на руке у неё искалечены четыре пальца – срезаны когда-то чуть выше коренных фаланг. Переводчица ловит Пенелопин взгляд.

–Когда я была как ты, сирен тоже крали из воды,– произносит она.– Молоденьких… глупых… кусачие ловушки. Я решила, свобода мне дороже пальцев – я уплыла. А все те гады заслуживают смерти. Ты хорошая, злая девочка, пыжик.

–Резак не промах,– подтверждает Ёна.

Как всё-таки хорошо, что Ёна рядом. Это придаёт уверенности.

–Пожалуйста, помогите мне с ним поговорить,– просит Пенни.

* * *

Старейшая Мать Йемаарре вздыхает. На мальчика она смотрит как на бесконечно любимого и невероятно бестолкового чудака-внука.

«В прежние времена,– говорит она,– его следовало бы запереть до самого возраста, когда уже можно будет приглашать знатных невест, и строго следить, чтобы обо всём случившемся покрепче забыли и даже не думали вспоминать».

«Ну,– замечает Штырь,– в старые времена и мы бы не стали прятать мертвецов в болото. Скорее, их кожи и кости были бы развешаны на высоких дрынах вдоль великого озера, для строгости, порядка и предупреждения».

«Времена изменились,– соглашается Йемаарре.– Сегодня я разрешила мальчику плыть с нами на берег, разрешаю и говорить. Ведь вы наши друзья. И к тому же не сирены. На мальчика, правда, сейчас немножко блажь нашла – должно быть, всё-таки голова у него пересушилась на солнце…»