как будто предшествующих 3–4 часов не было. Прощаясь, обнял.

— Обними меня еще, крепко.

Сжал ее в объятьях, как крепкое рукопожатие на всё тело. Ее тело ответило, согрелось, обмякло. Алю обдало его теплым дыханием и запахом одеколона. Он губами нашел ее губы и поцеловал так нежно и сосредоточенно, как будто весь мир сжался до изгиба ее губ и от касания к ним зависела Вовкина жизнь. Аля растворилась в наземных ощущениях. Ее никто раньше не целовал, и на нее поцелуй произвел впечатление.

Надо было переварить случившееся. Аля выскользнула из объятий и побежала вверх по лестнице, домой, не заботясь о прощании, — не то поцелуи могли продолжиться. Дома — бегом в ванную, впилась в отражение в зеркале глазами. То же лицо, на лбу не было большими буквами написано: «Меня поцеловал женатый мужчина, больше чем вдвое старше меня». У нее отлегло от сердца. Никаких очевидных признаков громоподобных изменений. Она не портрет Дориана Грея. Родители благополучно спали, и ей не надо было тревожиться о том, чтобы скрыть глупо-счастливое выражение лица.

Заснуть после такого было непросто, но к утру привычный мир, пошатнувшись, вернулся в привычное равновесие. Ночные размышления сводились к тому, что физические ощущения от поцелуев стоят всех прославлений в литературе и искусстве. Вовка изумительно целовался. Аля чувствовала через поцелуй не только физическое соприкосновение губ, но и то, что Бажков хотел выразить. На этот счет у нее сомнений не было. Это была любовь — страстная, нежная, чувственная, искренняя. И это возводило Алю в небеса.

Эксперимент повторили — еще, еще и еще раз. Теперь походы к Бажкову действительно походили на отмазку для провожания домой и долгого прощания со сладострастием.

Целоваться в подъезде было банально, но удобно. Разговоров поубавилось.

— Люблю тебя, моя нежная девочка! Ты даже не знаешь, какая ты потрясающая! — шептал Бажков ей на ушко.

Аля не знала, что отвечать, и молчала в ответ.

Иногда возвращающийся поздней ночью домой сосед спугивал их, но чаще темнота и поздний час работали на них, и никто не тревожил.

Дома Алю никто не ждал и не проверял. Зацелованная, она тихонько проходила в свою комнату, не включая света. В зеркале в ванной видела припухшие губы, но не задерживалась перед зеркалом и выключала свет.

В теле блуждали интересные новые ощущения и делали его воздушным и невесомым. Мысли выключались. Голова была заполнена сладким туманом. Мучиться совестью по поводу поцелуев не представлялось возможным. А как хорошо живется без мук совести! Она вся была в богатом мире ощущений, тут уж не до головы.

От родителей Аля слышала про кризис среднего возраста у мужчин, когда они начинают хотеть жениться на молодых. Ей казалось, что к Бажкову это не имело отношения. Вовкина семья не внушала ей подозрений. Она знала, что у них всё хорошо, а про себя так же знала, что у нее всё плохо, не как у людей. У сестры, у подруги могут быть настоящие ухажеры-женихи, а у нее нет.

Ее первый роман был покрыт тайной, и было немного стыдно. Однако жизнь не стала от этого сложнее. Вовка не преследовал ее, не искал встреч и не настаивал ни на чем. От его любви становилось тепло, как от теплого одеяла, но свобода движений не стеснялась. Аля ходила на работу, на подготовительные курсы в мединститут, общалась с друзьями, играла по воскресеньям в оркестре. Ей не хотелось иметь официального мужа или даже любовника. Слишком уж нравилась девушке новая взрослая жизнь и свобода.

Леся и Света проводили почти всё свое время с возлюбленными, и Аля боялась подобного ограничения. Но была и горечь от того, что о Бажкове нельзя было ни с кем поговорить. Встречаясь на людях, надо было не показывать виду и скрывать душевные чувства.

Однако же проницательная Леся, хоть и была максимально увлечена Игорем, заметила перемену. А еще уследила незримую заговорщицкую связь и откровенные взгляды.

— А дядя Вова не дурак, подруженька! Ваши взгляды говорят громче слов. И что будешь делать? — спросила как-то Леся Алю наедине.

— Не знаю, — потерянно ответила Аля. — Думать нечем.

Осознав, что всё тайное становится явным, Аля решила приостановить процесс. Не оставалась допоздна и шла домой с Лесей и Игорем. Бажков прижимал на прощание к сердцу и печально смотрел вслед. Он не мог пригласить ее на прогулку. Шла зима, и просто гулять на улице вдвоем было неуютно и темно. И он стал украдкой обнимать ее на кухне или в прихожей.

— Что случилось, детка? Я тебя обидел чем-то?

— Нет, не обидел. Леся заметила, что у нас близкие отношения, а значит, видно всем. Я не хочу, чтобы это стало известно всем.

— Понимаю.

— Об этом надо поговорить, а я не знаю, как говорить и что.

— Ничего не надо говорить.

Физические ощущения в конфликте с мыслями. Противоборство тела и головы. Вы догадываетесь, кто побеждает.

При наличии мужской любви в жизни юной Али мир изменился. Она просыпалась утром с радостным чувством и мыслью о том, что ее любят. Его любовь окружает, как воздух и ее так же много, как воздуха. Это придавало силы. В отношении с мужчиной была тайна, которая сначала щекотала нервы. Тайну даже себе нельзя было рассказывать.

Аля отгоняла мысли. Но сила действия равна противодействию, и мысли возвращались, как бумеранг. Аля металась между противоположными чувствами. Яркий свет дня подсвечивал неразумность и упадочность всей этой авантюры, а с вечером сомнения отступали и тело просило неги. В темноте ощущения побеждали усталый разум.

Вовка видел в Але женщину, о существовании которой она не подозревала. Глубоко спрятанная женственность еще была в глубоком сне, как росток цветка, пока не выпустивший бутон. Вовка любящими глазами взращивал этот цветок. Через свой опыт зрелости он ценил ее юность больше, чем близкие ей по возрасту люди. Вовка смотрел на жизнь глубже, и от его буддийского внимания к деталям ничего не укрывалось. Он читал Алю, как раскрытую книгу.

От него она научилась принимать комплименты. Стала меньше краснеть и теряться, привыкать к приятным словам. Вовка говорил ей это всё так искренне и сердечно, что она верила ему и не закрывалась. Он славил ее минимализм в косметике. При изобилии естественной свежести едва ли в молодости нужна косметика. Стрелки на глазах, наведенные тупым черным карандашиком, приводили его в восторг. Ему Аля казалась, а значит, так оно и было, неописуемой красавицей.

— Аленький, ты так выделяешься среди окружающих! Красотой и чистотой.

— Ну что ты снова меня смущаешь, дядя Вова.

Аля