Филос первый смотрит на Амару.

— Мы просто делаем все возможное, чтобы выжить. Ни ты, ни Друзилла не станете мучить рабынь. Не будь тебя, их купил бы кто-нибудь еще.

— Я пытаюсь себя в этом убедить.

— И это правильно. Только дураки считают, что жизнь — это пьеса, в которой есть надежда остаться верным добродетели.

Филос улыбается, будто его слова — это не более чем шутка, но и он, и Амара знают, о ком идет речь: о любителе театра Руфусе.

Амара улыбается в ответ, но не решается отдать должное остроте в адрес патрона.

— Полагаю, я не прошу от Фебы или Лаисы того, через что прошла сама. Да и Эгнаций меня никогда не обижал. Он, можно сказать, дружил со мной и Дидоной.

— Каково тебе будет увидеться с ним вновь?

Амара вспоминает их последнюю встречу с Эгнацием, его густо накрашенное лицо, растянутое улыбкой, его нежные прикосновения к волосам Дидоны, в которые он вставлял розы. Дидона всегда нравилась ему больше других. Эти воспоминания навевают на Амару легкую грусть.

— Не знаю, — отвечает она.

Двери, ведущие в дом Корнелия, вдвое превосходят рост Амары и кажутся гораздо выше остальных дверей на улице. На темный тротуар выбивается луч света. Филос с Амарой идут мимо главного входа. Амара ведет своего спутника к небольшой двери в проулке — через нее можно попасть в дом, не привлекая лишнего внимания. Привратник в измазанном жиром фартуке впускает Амару и Филоса в слабо освещенную комнату, а сам уходит за Эгнацием. Амара наблюдает за Филосом, который с любопытством разглядывает фрески на стенах: нимфы убегают от кентавров. В доме Корнелия сложно найти хоть одну утонченную деталь.

— Дорогая!

В дверном проеме возникает Эгнаций, вольноотпущенник Корнелия. Руки его театрально раскинуты: он явно ожидает объятий. Амара, подбежав к нему, целует его в обе щеки.

— А это кто такой? — Эгнаций, поджав губы, осматривает Филоса с головы до ног, будто приценивается.

Амаре становится не по себе, она боится, что Филос обидится, но его это, напротив, забавляет.

— Эконом, — отвечает Филос. — Я здесь, чтобы составить договор.

— Слишком хорош собой для эконома, — подмигнув, шепчет Амаре Эгнаций. Амара с досадой понимает, что остроумные ответы не идут ей в голову, а щеки между тем краснеют всё сильнее. Эгнация это смешит. — Ну, голубки, давайте выпьем вина и поговорим о пирах. И о договорах, — добавляет он и, вскинув одну бровь, бросает взгляд на Филоса.

Амара и Филос вслед за Эгнацием проходят в едва ли более просторную комнату — вероятно, она принадлежит самому Эгнацию — с двумя диванами и столиком, на котором уже выставлен кувшин вина. Темно-красные стены украшены сценами из легенд о Геракле. В каждом углу зажжены железные светильники, в небольшой жаровне тоже полыхает огонь. Амара не единожды бывала в доме Корнелия, но всякий раз ее приглашали выступать. Вряд ли хозяин дома знает о ее сегодняшнем визите. Звать на пиры женщин и музыкантов не его забота.

— Садитесь, милые, садитесь, — тараторит Эгнаций, размахивая руками. Амара и Филос не могут сидеть рядом и поэтому с неловким видом устраиваются на разных концах одного дивана. Эгнаций со вздохом откидывается на втором ложе. — Как мне жаль, — говорит он, — как мне жаль твою подругу, как мне жаль мою милую ласточку. Какая утрата!

Амара понимает, что речь идет о Дидоне.

— Спасибо, — отвечает она.

— Какой у нее был голос! Ты ее когда-нибудь слышал? — спрашивает Эгнаций Филоса, но тот качает головой. — Просто изумительный голос. — На мгновение лицо Эгнация принимает выражение искренней грусти. — Да обретет ее душа покой, — с этими словами он тянется за вином. — Я рад, что хотя бы ты, милая, сбежала от этого вашего жуткого хозяина.

— Ты до сих пор ведешь дела с Феликсом?

— Он может многое предложить, — пожимает плечами Эгнаций. — С сутенерами нужно держать ухо востро. Не самый приятный народец, — улыбается он Амаре. — К присутствующим это, конечно, не относится.

— Я писала тебе, что, к сожалению, больше не выступаю для широкой публики. — Амара наклоняется вперед, чтобы принять протянутый Эгнацием бокал. Она замечает, что Филос жестом отказывается от напитка. — Моего патрона расстроила бы даже сама мысль об этом.

— Само собой! — кивает Эгнаций. — Твой патрон — Руфус-младший? Или адмирал Плиний? По твоему новому имени непросто догадаться, кому ты принадлежишь. — Отхлебнув вина, он снисходительно кивает Филосу. — Но ты, конечно, согласишься, что нет ничего плохого в том, чтобы у девушки было два прекрасных патрона. Никто из нас не молодеет.

— Мой патрон — Руфус, — отвечает Амара, пропустив двусмысленный намек Эгнация мимо ушей. — Но и перед адмиралом я в огромном долгу.

— Что же ты можешь предложить мне? — Осушив бокал, Эгнаций разглядывает капли, перекатывающиеся по донышку. Вино поблескивает в свете жаровни. — Корнелий, к несчастью, не желает видеть юношей. Хотя я частенько ему их предлагаю.

— У меня есть очень талантливая певица, невероятная красавица, — говорит Амара. — И две чудесные флейтистки. Певица к тому же искусно ублажает мужчин, выполняя любые прихоти.

— Где ты их купила?

— Певица — моя вольноотпущенная, — отвечает Амара. — Мы раньше… — она осекается. Ей нечего стесняться Эгнация. — Мы раньше работали вместе. В борделе. А флейтисток я купила вместе с Друзиллой по ее совету.

— Звучит прекрасно! Я бы с радостью заказал их на ужин ради пробы. И мы можем выделить им время на Флоралиях. Уверен, ты помнишь, как они проходят у нас.

— Я предоставлю тебе сразу трех женщин и рассчитываю получить больше той суммы, что ты платил Феликсу за нас с Дидоной.

Эгнаций улыбается, но в его улыбке нет теплоты.

— Если они понравятся нам в первый раз, поговорим о прибавке. — Он бросает взгляд на Филоса, который выложил восковые таблички себе на колени. — Ты ведешь все ее дела?

— Я эконом Руфуса, — отвечает Филос. — Я делаю то, что от меня требуется.

— Ты, наверное, видел этих женщин. Что ты скажешь? Достойны ли они той же цены, что и она? — Эгнаций игриво кивает в сторону Амары.

— Не обращай внимания, — раздраженно произносит Амара. — Он просто шалит.

— Сколько за нее заплатил Руфус? Или ее выкупил адмирал? За этими богачами не уследишь!

Филос молчит, наступает неловкая пауза.

— Ты ведь эконом, так? — не унимается Эгнаций. — Ты ведь, наверное, составлял и тот договор?

Филос так крепко вцепился в восковые таблички, что у него, замечает Амара, побелели костяшки.

— Шесть тысяч сестерциев, — говорит он. — Из которых мой господин отдал треть.

— Так много! — неподдельно поражается Эгнаций. — Дорогая. — Он переводит изумленный взгляд на Амару. — Что ты такого сделала?

— Довольно! — Амара чувствует, что Филос расстроен, но не понимает, чем именно. — Или я обижусь на