— Вижу… — отвлек Митрофан меня от размышлений о капризах природы или Создателя, в процессе творения сливших всю воду в одних местах и зачем-то образовавших пустыни в других.

Митрофан стоял на коленях и протягивал мне сорванный листок лопуха.

— Кровь запеклась. Был он здесь… Может, позвать?

— Как? — хмыкнул я. — «Ау, добрый человек с ковчежцем святых мощей, покажись, будь любезен! Мы свои…» — так, что ли?

Митрофан не успел ответить, поскольку я прижал палец к его губам.

— Тсс…

Где-то я вычитал, что сороки часто сопровождают охотников и выводят их на дичь не хуже собак. Какую корысть сварливые птицы с этого имеют, автор не объяснял, но очень твердо настаивал. Я вспомнил об этом, потому что та самая сорока, которую мы разбудили, сейчас то ли кому-то жаловалась на нас, то ли попросту отводила душу. И трещала она всего в каких-то метрах двадцати и чуть левее в глубь болота.

— Глянуть? — монашек понял меня без слов.

— Давай… — я обвязал парня предусмотрительно прихваченной из башни веревкой. — Если что, вытащу.

Почва под ногами монашка заметно колебалась, как надувной матрац, но держала. Впрочем, и неудивительно, с его «теловычитанием». А вот мне туда категорически соваться нельзя. И не только мне — любой нормальный человек провалится сразу.

Гонец, наверное, потому и сумел забраться так далеко вглубь, что был ранен и полз. А те, кто его искали, не сообразили, и прочесывать болото не стали. Кстати, как же монахи здесь чернику собирают? Или я что-то не так понял?

— Ваша милость! Он здесь! — прокричал Митрофан, невидимый отсюда из-за кустарника.

— Живой?

— Дышит. Только плох совсем. В крови весь. Целого места нет…

— Если я потащу, удержать сможешь?

— Я постараюсь.

— Тогда кричи, как будешь готов.

— Ага, сейчас. Ковчежец только отыщу… — монашек поутих на какое-то время, а когда отозвался, в голосе его чувствовалась растерянность. — Нету его, ваша милость. Вроде везде глядел. Что делать?

— Гонца вытаскивать. Выживет — укажет, где спрятал. А помрет, приведем из монастыря подмогу. Одна пара глаз хорошо, а три дюжины больше.

С таким решением Митрофан спорить не стал, и вскоре я почувствовал, как веревка дернулась.

— Готово, ваша милость! Тащите!

Головастый оказался паренек, сообразительный. Лег на спину, затащил на себя раненого, обвил его руками и ногами — вот и готово транспортное средство. Знай тащи да посвистывай. Чем я, собственно, и занялся.

Укрывающий трясину ковер из переплетенных корневищ опасно прогибался под сдвоенным весом, но держал. Возмущенные кикиморы, понимая, что и эта жертва от них уходит, с голодным причмокиванием оплевывали людей фонтанчиками вонючей жижи, но на поверхность не показывались и никаких иных козней не строили. Чему, видимо, способствовало громкое чтение молитвы, которой Митрофан ободрял себя и раненого под неумолкаемый стрекот сороки. Хитрая птица, оказав нам помощь в поисках, теперь сварливо требовала оплаты, примостившись где-то у меня за спиной.

«Ох, нелегкая это работа — из болота тащить бегемота», — сопровождаемая тихим смешком снова всплыла в памяти вычитанная в детстве строчка. Со смешком, потому что я даже не чувствовал веса на другом конце веревки, а тащил медленно и аккуратно только из опасения порвать ее. Даже на колени встал, чтоб угол уменьшить.

Нет, что ни говорите, все-таки здорово быть суперменом. Столько возможностей открывается, что голова кругом идет. Никакой супостат не страшен. Все тебе по плечу. Единственно, на личном фронте, то бишь с обустройством личной жизни напряг… Наверное, именно поэтому все герои стараются держать свои умения в тайне от обычных людей.

Чтоб не завидовали.

Сорока тем временем затараторила еще громче. Даже подруг на помощь позвала. Справедливо. Только нет у меня ничего. Так что извини. В другой раз сочтемся…

— Хальт! Хенде хох!

Фраза, до мозолей в ушах заезженная сотнями фильмов о войне, прозвучала так неожиданно и неуместно, что я даже не сразу сообразил, что обращаются ко мне. А когда осознал, удивленно обернулся посмотреть на шутника.

Увы, никто и не думал шутить. Вдоль ельника, как духи, материализовавшиеся из старого, затертого гобелена, стояли вооруженные люди. Десяток или больше, недосуг считать. Основная масса — в кольчугах поверх пестрых камзолов, кое-кто в мешковатых пехотных бригантинах, на головах шлемы разного фасона, но при этом все железные. Большинство держит руки на рукоятях коротких мечей. Пара даже воинственно обнажили клинки. На левом фланге — трое арбалетчиков. Оружие взведено, но острия стрел смотрят вниз. Ну правильно, весит самострел изрядно, навскидку долго не продержишь. А вскинуть и нажать спуск — секундное дело.

Впереди строя, важно подбоченясь, насмешливо скалится молодой воин. В неполном доспехе, то бишь одной кирасе с ламинарной юбкой. Судя по богатству убранства, не рыцарь. Скорее всего, сержант. Во главе отряда он чувствовал себя настолько беспечно, что держал «собачий» бацинет[33]в руке, позволяя длинным, ржавого оттенка волосам свободно падать на укрывавший плечи белый плащ. С уже набившим оскомину черным крестом.

Храмовник!

Как же вы не вовремя нарисовались, хлопцы. Нельзя мне отвлекаться. Пока веревка натянута, вес тел и на нее распределяется, а отпущу — зыбкое равновесие может нарушиться, и над моими друзьями только булькнет. Эх, была не была, авось выдержит…

— Schauen Sie, Jungs. Wir fingen Fischer![34]— осклабился немец. Остальные заржали.

Ну, гогочите, гогочите. Мне много не надо, еще две-три минутки, а там вместе и повеселимся, и похохочем.

— Ком… — видимо, командиру тевтонцев надоело ждать, и голос его построжел. — Ком!

— Я, я… — пришлось вытащить наружу все свои познания в немецком. — Нихт шиссен. Их бин… — тут я вспомнил одну весьма популярную песенку и, как мог ритмичнее, запел: — Айн, цвай — полицай. Драй, фир — официр…

Впечатлило. На несколько секунд запала такая тишина, что было слышно, как сопит болото под ускользающей от него волокушей из монашка, груженного раненым. Еще пара метров до более-менее твердой почвы, и можно будет отвлечься на крестоносцев.

— Ком цу мир, русише швайн!

Значит, не понравился мой вокал. Ну, что поделать? На вкус и цвет…