стал частым посетителем фабрики. Иногда забегали люди из абвера. Даже консервативный Канарис, прежде имевший дело с такими социалистами, как бывшие министры веймарского периода Карл Северинг и Пауль Лёбе, обратил свое внимание на Лёйшнера.

Сотрудничество с католическими профсоюзами осуществлялось через их выдающегося представителя Якоба Кайзера, который был очень близок с генералом Хаммерштейном. Когда нацисты ликвидировали христианские профсоюзы, они попытались заставить Кайзера подписать заявление о добровольном самороспуске профсоюзов. Он отказался и ушел в подполье в Рейнланде. После 20 июля он нашел приют в Берлине в доме неприметного школьного учителя и оставался там, пока город не заняли русские. Позднее Кайзер стал главой Христианско-демократического союза в русской оккупационной зоне.

В первые годы работы в подполье профсоюзы рассматривали возможность проведения всеобщей стачки. Саботаж, мелкие насильственные акции, всеобщая стачка и, наконец, открытое восстание — вот программа, которую им хотелось бы реализовать. В 1938 году Лёйшнер занимался подготовкой забастовки на железной дороге. Но апатия и страх перед гестапо оказались слишком сильны. У нацистского Германского трудового фронта была своя шпионская сеть с агентами на каждой фабрике, поставленными следить за бывшими членами профсоюзов.

Еще одним социалистом, игравшим важную роль в заговоре, был доктор Юлиус Лебер, которого во время суда над ним судья Фрейслер назвал «Ленин рабочего движения Германии». Первоначально бизнесмен, потом в Первую мировую войну морской офицер, Лебер стал редактором газеты Volksbote, а в 1924 году — депутатом рейхстага от социалистов. Нацисты отправили его в концентрационный лагерь. Спустя несколько лет его освободили, и он присоединился к подполью в Любеке и, пробыв там некоторое время, вернулся в Берлин, где занимался нелегальной работой под прикрытием маленькой угольной фирмы «Майер и Нахфолгер». Лебер был блестящим человеком, но слишком опрометчивым для конспиратора. Его внезапная попытка незадолго до 20 июля привлечь к заговору коммунистов закончилась катастрофой. Лебер тесно сотрудничал с Троттом и Штауффенбергом и был наилучшим источником информации в том, что казалось настроений немецких рабочих. Кроме того, он являлся одним из связующих звеньев между заговорщиками и группой Крейзау.

Идея «революции сверху» всегда тревожила левых. Но к 1942 году социалисты поняли, что всеобщие забастовки и массовые восстания невозможны, что помощь армии незаменима и, чтобы получить ее, нужны Бек и Гёрделер. Они надеялись, что в конечном счете заменят правительство Бека — Гёрделера на то, которое им больше нравится и будет более левым. Мирендорф говорил профессору Альфреду Веберу в Гейдельберге: «Мы вынуждены действовать, не привлекая массы, и инициативу должны оставить генералам». Тем не менее социалисты и профсоюзные деятели заручились обещаниями, что получат важные посты в будущем революционном правительстве. Лёйшнер, Лебер и Хаубах должны были войти в состав кабинета министров.

Один из видных социалистов Густав Дарендорф, которому удалось выжить, так обозначил общую позицию левого крыла участников заговора: все политические цели должны быть подчинены задаче избавления от нацистов. «У нас одна цель — покончить с фашизмом и положить конец войне».

Глава 9. Церковь и университеты

«Если в этом национал-социалистическом государстве суждено возникнуть кризису, то церкви и министры перейдут от скрытой оппозиции к открытой». Это слова гитлеровского заместителя Мартина Бормана из секретного доклада, отправленного высшему германскому командованию в 1939 году, прямо перед началом войны. Факты подтверждают правоту Бормана.

Поправ христианскую этику и фундаментальный христианский принцип человеческого достоинства, Гитлер способствовал сплочению оппозиции. Такие разные люди, как Канарис и Нимёллер, такие противоположности, как воинствующие рабочие лидеры, с одной стороны, и военные, как Хаммерштейн и Бек, — с другой, объединились ради общей цели.

Осознание варварской сущности нацизма произошло в Германии в значительной степени в христианских кругах. В 1942 году Мольтке писал, что основу духовного антифашистского пробуждения составляют протестантская и католическая церкви, и именно на этом фундаменте делаются попытки выстроить оппозицию. «Сегодня, — добавил он, — представителям не очень большой, но активной части общества становится ясно, что они не просто заблуждались, что у них не просто тяжелые времена, что они не просто могут проиграть войну, но что совершенное — это грех. И что, как христиане, они несут ответственность за каждый акт этого варварства.

Гитлер вобрал в свое тоталитарное государство, нейтрализовал или подавил все объединения, кроме церквей. Нацистские документы говорят о том, что максимум, чего надеялся добиться фюрер, — это своего рода modus vivendi с религией — перемирие, основанное на циничной нацистской теории, согласно которой Гитлер позволит церкви заботиться «о вечном», если церковь оставит ему настоящее.

Но перейти пропасть между христианским и национал-социалистическим образом жизни было невозможно, и наиболее умные нацисты это понимали. Среди документов Нюрнбергского процесса много писем на эту тему, написанных Борманом Альфреду Розенбергу — теоретику нацизма и автору одного из самых важных для нацистской идеологии текстов «Миф двадцатого века», который католическая церковь внесла в черный список. «Христианство, — писал Борман, — настолько фундаментально отличается от национал-социализма, что невозможно создать христианское учение, которое бы было полностью совместимо с точкой зрения национал-социалистов». И еще: «Церковь нельзя завоевать путем компромисса между национал-социализмом и христианской доктриной. Это можно сделать только с помощью новой идеологии». В письмах Бормана чувствуется определенное раздражение, связанное с попытками печально известного рейхсминистра по делам церкви доктора Керрла примирить христианскую и национал-социалистическую доктрины. Не меньше его раздражал Розенберг с его неспособностью создать идеологию, которая могла бы заменить христианство. «Я полагаю, что сегодня, — писал он Розенбергу в 1940 году, — через семь лет после того, как мы взяли власть, можно было бы сформулировать принципы национал-социалистического образа жизни».

Однако решить эту проблему нацисты так и не сумели. «Майн кампф» не смогла заменить Нагорную проповедь.

Учитывая численный состав и древние традиции обеих германских церквей, протестантской и католической, и неспособность Гитлера добиться полного контроля над ними, удивительно, что опасность, которую они представляли для него, оказалась не такой большой, как можно было бы ожидать. К несчастью, обе церкви слишком медленно осознавали, что нацизм — это не просто «политические изменения», а атака на базовые христианские принципы. Впрочем, так же медленно немецкий народ осознавал угрозу, которую он нес его свободе, а зарубежные страны осознавали угрозу, которую он нес миру у них дома. Благодаря приверженности к невмешательству в мирские дела и стремлению избегать конфликтов с «Цезарем» — традиции, почитаемой церковью и поддерживаемой Священным Писанием — церковь на какое-то время стала жертвой самообмана не меньше, чем коварства Гитлера. После того как гестаповское государство полностью оформилось, церковь, за редким исключением, была низведена до роли пусть и не согласного, но пассивного наблюдателя.

Не следует забывать,